Талантливый господин Варг

– Он уже написал одну книгу, посвященную стилистике Набокова в «Лолите». Кажется, ее опубликовали в Америке. Ну, а теперь он занимается исследованиями для своей диссертации. На мой взгляд, пустая трата времени: все равно читать это никто не станет. Уж я-то точно – нет.

Ульф молчал. Он знал Класа как человека исключительно правдивого. Клас все еще считал себя в некоторой степени священником, пускай даже с него были сняты обеты целомудрия. Он бы не стал ничего придумывать – и даже приукрашивать. Так, значит, с этим покончено: Торн и Нильс не имели никаких общих интересов нелегального либо сомнительного характера.

– Ясно, – сказал, наконец, Ульф. А потом добавил: – Ты, наверное, им гордишься.

– Горжусь, – ответил Клас. – Бесконечно им горжусь, – внезапно встревожившись, он добавил: – Я так понимаю, что могу на тебя положиться в смысле конфиденциальности. Мне бы не хотелось, чтобы об этом разговоре стало известно. Плохо, если выплывет, что Нильс – вовсе не тот, за кого он себя выдает, – тут он глянул на Ульфа, стараясь понять, нуждается ли он в дальнейших пояснениях, и, решив, что это именно так, продолжил: – Понимаешь, это может сильно сказаться на его заработках, а значит, положит конец помощи детишкам-далитам. Все очень просто. Пресса, конечно, будет плясать у него на костях – когда им было дело до последствий.

– Могу себе представить, – сказал Ульф. Ему уже довелось сталкиваться с пренебрежительным отношением журналистов к огласке и ее последствиям. Было, конечно, немало репортеров, которые обращали внимание на подобные вещи, но для большинства имели значение только сенсации да заголовки на полстраницы. Клас был прав: обнажи Нильс свое истинное лицо, и разочарованные читатели отвернутся от него, а в результате пострадают дети… сколько же там было… тридцать два ребенка-далита. И скейтбордисты тоже.

Так что Ульфу оставалось только одно:

– Не беспокойся, Клас, даю тебе слово: с моей стороны утечек не будет.

– Спасибо, Ульф, – ответил Клас. – Знаешь, ты тоже – хороший человек.

Ульф отмахнулся от комплимента.

– Вовсе нет. Никакой я не хороший. И не очень-то расслабляйся: судя по выражению лица, ты чуть было не назвал меня «сын мой».

– Привычка – вторая натура, – ответил Клас. – Но от своих слов я отказываться не собираюсь.

Ульф отвел взгляд. Хороший человек всегда смутится, когда его назовут хорошим. Это и есть один из тестов на это качество. Ульф, конечно, об этом и не думал. А думал он о том, каким образом можно было бы освободить Нильса от гнета тревог и печалей, которые неизбежно приносит с собой шантаж. Внезапно – и довольно неожиданно – этот случай задел Ульфа за живое, стал его личным делом. Ему никогда не приходило в голову, что Нильс Седерстрём начнет нравиться ему как личность, но теперь он начал относиться к нему положительно – даже тепло. Нашим внутренним барьерам и приоритетам свойственно внезапно оказываться совсем в другом месте, чем там, где мы ожидали их найти.

Все это произошло в субботу утром. Вторую половину дня Ульф посвятил спорту – точнее, наблюдению за оным: он посмотрел по телевизору аж два матча, следовавшие один за другим. Играли в обоих случаях плохо, вяло и неубедительно, к тому же игра постоянно прерывалась вздорными препирательствами игроков с судьей. Подобные вещи всегда раздражали Ульфа, который был убежден, что рефери должен иметь право на арест. Поставить рядом с полем полицию, думал он, так, чтобы нарушителей немедленно хватали бы и уводили в кутузку, – и подобному поведению будет быстро положен конец. А пока все эти набалованные футболисты с раздутыми гонорарами продолжали, все больше наглея, играть на публику, ублажать свое эго, постоянно капризничать и затягивать игру безо всякой необходимости. А что до тех, кто делал это намеренно, из стратегических соображений симулируя травмы, то они бы живо это бросили, будь у судей возможность вести над ними отсчет, как у арбитра на боксе. И до десяти считать вовсе не обязательно, думал Ульф: этим притворщикам хватит и трех секунд.

Ближе к концу второго, не особенно интересного, футбольного матча – игра была между голландцами и итальянцами, дело явно шло к ничьей – Ульф вывел Мартина погулять.

– Плохой футбол, – сказал он Мартину, который бросил на него внимательный взгляд. Пес явно сумел прочесть по губам слово «плохой», а вот «футбол» не понял. Мартин опустил голову и поджал хвост, являя собой картину полного отчаяния.

– Прости, Мартин, – поспешно сказал Ульф. – Хороший. Хороший. – Он тщательно артикулировал каждый звук, и Мартин явно его понял, но вид у него все равно оставался несчастный.

Это, однако, прошло, стоило им оказаться на улице и встретить одного из приятелей Мартина – лохматого терьера, чьи хозяева снимали квартиру в том же доме. Они с Мартином неплохо ладили и теперь принялись гоняться друг за другом – несколько минут, пока игра не угасла сама собой. Ульф перекинулся парой слов с владельцем терьера, мягким, скромного вида человеком, которого, казалось, интересовала только одна тема: проблемы парковки в их районе.