Таланты, которые нас связывают

– Куда?

– В Японию.

– В Японию. Вы говорите по-японски?

– Нет, – пожимает она плечами. – Но моя подруга работает в музее в Токио, а на следующий год они устраивают большую выставку про католических священников, которые приезжали туда в пятидесятые и пытались обратить всех в свою веру. Им нужен кто-то разбирающийся как в католицизме, так и в камнях, чтобы помочь с составлением каталогов.

– Круто, – выдавливаю из себя я. Мне почему-то хочется заплакать.

– Может, выйдем в сад?

В саду стоят два пластиковых шезлонга с полосатыми накидками. Я неловко опускаюсь на один и обливаюсь чаем.

– О, осторожней, – говорит Хэзер. – Сейчас принесу еще.

Мы сидим и пьем чай. Она задает мне вопросы про мою семью. Но не как учительница – не интересуясь тем, кем работают мои родители. Она спрашивает, как я отношусь к ним и с кем у меня самые близкие отношения. Спрашивает меня про Лили.

– Итак, ты самый младший ребенок в семье, – подводит она итог. – Похоже, Лили была для тебя своего рода сестрой, с которой вы вместе росли. И, похоже, она единственная из твоих сверстников, с кем ты действительно много общалась.

– Ну, в школе у меня есть и другие знакомые.

– Не похоже, что ты испытываешь к ним какие-то особенные чувства.

– Ну да.

– Наверное, тебе было тяжело, когда она пропала.

Я делаю глоток.

– Да, правда.

Наступает молчание. Я всматриваюсь в реку. Солнечные лучи приятно согревают лицо, и остатки гриппа отступают, морщины на лбу и на переносице разглаживаются.

– Забавно, – говорит Хэзер. – Когда ты говоришь о Лили, то все время смотришь на реку.

Я ерзаю на месте. Странное наблюдение, особенно для того, кто не хочет говорить со мной о магии.

– Правда? Я не специально.

Мне не хочется случайно проболтаться, что Лили была когда-то одним целым с рекой, поэтому я закрываю глаза и делаю вид, что наслаждаюсь солнцем. Грипп окончательно сдается, меня охватывает сонливость. Мои усталые, больные мышцы радуются разливающемуся по всему телу теплу. Я откидываюсь в шезлонге. Тело до сих пор немного злится на меня за то, что я болела и не удосужилась привести его в порядок после трехдневного пребывания в постели.

– Тебе не особенно нравится в школе, правда, Мэйв?

Я открываю глаза.

– Честно говоря, да.

Я перевожу взгляд на нее.

– А вам? Наверное, и вам тошно от всего этого бреда про целомудрие.

Хэзер морщится.

– Ну да. Не думала, что так будет, когда устраивалась на работу.

– Почему им вообще разрешают приходить в школу?

– Насколько я понимаю, в этом году школа получила большое денежное пожертвование, что-то вроде гранта. Но условия гранта таковы, что руководство школы должно согласиться на эту ужасную программу.

– Почему?

Ее взгляд останавливается на мне.

– Ты знаешь почему.

– «Дети Бригиттты»… У них связи в правительстве?

– Правительство поддерживает связи со множеством независимых групп, особенно в сфере образования. «Дети» – это одна из таких связей.

Я с удивлением смотрю на нее.

– Это неправильно. Ужасно.

– Поверь мне, не ты одна возмущаешься. Многие пишут гневные письма. В том числе и я.

Я некоторое время размышляю.

– И это все? Просто пишете письма?

Хэзер ничего не говорит, просто слегка кивает в знак того, что разделяет мою озабоченность. А потом слегка кашляет, прочищая горло.

– В тот вечер, когда за мной увязался Аарон. Он ушел, когда появились вы, – говорю я.

Она закрывает глаза, тоже наслаждаясь солнечными лучами.

– Он… боится вас?

– Нет, он не боится меня, – наконец произносит она. – Но тебе следует опасаться его.

Меня охватывает паника.

– Почему?

– Прислушивайся к своему телу. К своим ощущениям.

Она продолжает сидеть с закрытыми глазами, впитывая солнечный свет, как греющаяся на камне ящерица. Меня обволакивает сонливость, похожая на пропускаемый между рук шелковый шарф. Я погружаюсь в мягкую дремоту, краски вокруг тускнеют и постепенно гаснут.

Сон походит на фотографию, найденную в ящике стола. Все выглядит таким же, только мы моложе.

Вот мы втроем сидим, повторяя нараспев слова заклинания. Воздух окрашен золотом. Я разговариваю с воздушной тенью, которая тогда мне казалась очень похожей на Домохозяйку. Потом беру нож, разворачиваю его острием к себе и смотрю, как Ро (его волосы тогда были намного короче!) вырывает нож из моих рук. Сила его не чета моей. Он направляет лезвие на себя и поднимает рубашку. Как раз в этот момент открываются глаза Фионы, и я вижу то, что не могла видеть той ночью: глаза ее наполняются ужасом, крики эхом отдаются в пустой, безлунной ночи.

А потом кровь. И снова все меняется. Выходит луна, ослепляя нас всех. Теплая река выплевывает мокрый сгусток, оказывающийся девушкой.

Я открываю глаза. Стало немного прохладней. Хэзер уже не сидит в шезлонге, а стоит под деревом.

– О нет, – бормочет она с сожалением. – Бедные детки.

На секунду я думаю, что она говорит о нас. Я встаю, тяжело шагаю и вижу, что речь идет о двух птенцах, упавших с высокого дерева. Их розовые дрожащие тельца покрыты клочками серого пуха. Хэзер подбирает их руками в резиновых перчатках и встает на кухонный стул.