Талтос

Когда все их разговоры с Эшем закончились, когда они поужинали, а потом долго гуляли по заснеженным улицам, когда они проговорили до рассвета, позавтракали, снова обсуждали все и клялись друг другу в вечной дружбе, она уже понимала. Ей не нужно было убивать свою девочку. К тому не было никаких причин.

Разве могло это существо с нежными глазами, так утешавшее ее, с таким добрым голосом и льющимся из груди молоком… – о, вкус этого молока! – разве могло это трепетное существо причинить кому-то зло?

Какая логика заставила Роуан вскинуть ружье, какая логика заставила ее нажать на спусковой крючок? Дитя насилия, нестандартное дитя, дитя ночного кошмара… Но все равно дитя.

Роуан выбралась из постели, в темноте нашарила тапки и потянулась за лежавшим на стуле длинным белым пеньюаром, еще одним из тех странных нарядов, что заполнили ее чемодан, пахнувший другой женщиной.

Убила ее, убила ее, убила это нежное и доверчивое существо, полное знаний о древних землях, о долине и равнинах и кто знает еще о каких тайнах! Ее утешение в темноте, когда она была привязана к кровати.

«Моя Эмалет…»

Бледное светлое окно маячило в темноте в дальнем конце коридора – огромный прямоугольник сияющего ночного неба, и свет проливался на длинную дорожку цветного мрамора.

Роуан двинулась к этому свету, и пеньюар раздувался вокруг нее шаром, а ноги мягко шлепали по полу… Рука потянулась к кнопке лифта.

«Отвези меня вниз, вниз, вниз, к куклам. Увези меня отсюда. Если я выгляну в то окно, то прыгну. Я открою его, посмотрю на бесконечные огни самого большого города в мире и встану на подоконник, раскинув руки, а потом брошусь в ледяную тьму.

Вниз, вниз, вниз вместе с тобой, моя девочка».

Все образы из рассказа Эша плыли в памяти Роуан, как и его звучный голос, мягкий взгляд… А она теперь лежит глубоко под корнями дуба… навсегда отторгнутая от мира, не оставившая после себя ничего – ни каких-либо записей, ни упоминания в песнях…

Двери закрылись. Ветер шумел в шахте лифта, и это было тихое посвистывание, наверное, как ветер в горах, и пока кабина лифта спускалась, гул становился другим, как будто Роуан очутилась в гигантской каминной трубе. Ей хотелось съежиться и упасть на пол, обмякнуть без желания или цели и больше не бороться, а просто погрузиться во тьму.

Нечего больше было сказать, не о чем думать. Нечего было знать, нечему учиться.

«Мне следовало взять ее за руку, держать ее… Так легко было бы ее держать у моей груди, мою дорогую, мою нежную Эмалет…

А все эти сны, что заставили тебя уйти с ним… Сны о клетках внутри клеток, каких не видывал ни один человек, и о тайнах, что открывались под каждым слоем и складкой, мягко исчезающей под полными желания руками, о губах, что прижимались к стерильному стеклу, о с легкостью отданных каплях крови, о течениях, картах и планах, о рентгеновских лучах, которые ничуть не вредят, – обо всем, что могло бы создать новую историю, новое чудо. Дремлющая женственность, которая не стала бы причинять зло смертным существам, так легко поддающаяся контролю, так легко отдающаяся заботе…»

Двери лифта открылись. Куклы ждали. Золотой свет города вливался сквозь сотни высоких окон, и куклы ждали и наблюдали, вскинув руки. Крошечные рты готовы были произнести приветствие. Маленькие пальчики застыли в неподвижности.

Роуан тихо прошла мимо кукол, ряд за рядом минуя витрины с куклами, и их глаза были как угольно-черные дыры в пространстве или как блестящие пуговки мерцающего света. Куклы молчаливы, куклы терпеливы, куклы внимательны.

А вот и Бру, королева кукол, большая холодная фарфоровая принцесса с миндалевидными глазами и щеками, такими розовыми и круглыми, и с бровями, навеки вопросительно застывшими, словно она тщетно пыталась понять… Что? Бесконечный парад всех этих движущихся существ, что смотрели на нее?

«Оживи. Всего на одно мгновение оживи. Стань моей. Стань теплой. Стань живой.

Уйди из той тьмы под деревом, уйди снова, как будто смерть была частью сказки, которую ты могла бы стереть, как будто те фатальные моменты могут быть отброшены навсегда. Не споткнись в этих зарослях. Не сделай ложного шага.

Держу тебя в руках…»

Роуан прижала ладони к холодному стеклу витрины, приникла к нему лбом. Свет в ее глазах превратился в два полумесяца. Длинные пушистые косы ровно и тяжело лежали на шелке платья, как будто повлажнели от влаги земли… Или от влаги могилы?

Где же ключ? Он вроде бы носил его на цепочке на шее? Роуан не могла вспомнить. Ей страстно хотелось открыть витрину, взять куклу в руки и на мгновение крепко прижать ее к груди.

Что случается, когда горе доводит до безумия, когда горе затмевает все другие мысли, чувства, надежды, сны, желания?