Талтос

Отдаленный звук донесся до его слуха. На миг Эш подумал, что, возможно, ему это кажется. Но он продолжался: тихий мерный бой барабанов и тонкое ровное завывание дудок — мрачное звучание, без всякого ритма и мелодии, которые бы удалось различить. Звуки внезапно привели его в панику, а затем вызвали растущее беспокойство. Звуки становились все громче, или, скорее, он сам позволял себе все внимательнее к ним прислушиваться. Ветер внезапно затих; барабанный бой усиливался, доносясь откуда-то с нижних холмов, дудки продолжали ныть, и он снова попытался уловить хотя бы какую-то закономерность в этом шуме. Тщетно. Эш скрипнул зубами и прижал ладонь руки к правому уху, чтобы заглушить звук окончательно.

«Пещера. Подняться и войти. Повернуться спиной к барабанам. Какое отношение они имеют к тебе? Если бы им было известно, что ты здесь, стали бы они играть настоящую песню, чтобы заманить тебя внутрь? И помнят ли они до сих пор те песни?»

Он оттолкнулся от скалы, пошел дальше и, обойдя вокруг валуна, ощупал его холодную поверхность обеими руками. В двадцати футах впереди, возможно чуть подальше, находился вход в пещеру, заросший кустарником, скрывавшим его от других скалолазов. Но он знал о случайном нагромождении камней над входом. Он стал обходить его сверху. Ветер свистел между сосен. Он отталкивал от себя густые заросли, а мелкие ветки царапали ему руки и лицо. Это его не трогало. Наконец он вступил в полную тьму. И свалился, тяжело дыша, возле стены. Снова закрыл глаза

Из глубины не доносилось никаких звуков. Лишь ветер пел, как и прежде, милостиво заглушая отдаленный бой барабанов, если они и в самом деле все еще производили этот ужасный шум.

— Я здесь, — прошептал он.

И тишина отступила от него, извиваясь, быть может, куда-нибудь в глубины пещеры. Но никакого ответа не было. Осмелится ли он произнести ее имя?

Он сделал робкий шаг, потом другой. Он продолжал двигаться, держась обеими руками за близко расположенные стены, касаясь волосами потолка над головой, пока наконец проход не расширился и эхо от собственных шагов не сообщило ему, что потолок поднялся над ним на новую высоту. Он ничего не мог разглядеть. На мгновение его охватил страх. Быть может, он шел с закрытыми глазами, довериваясь ушам и рукам, которые вели его все вперед и вперед? А теперь, когда он открыл глаза, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, везде оказалась абсолютная тьма. Он мог упасть — настолько он был напуган. Глубокое интуитивное ощущение подсказывало ему, что он здесь не один. Но он отказывался бежать, отказывался пробираться, словно перепуганная птица, неуклюжая, униженная, возможно даже поранившаяся в этой спешке.

Он двигался быстро. Тьма не оставляла ему никакого выбора Его тихое дыхание, казалось, еще долго будет оставаться здесь единственным звуком.

— Я здесь, — прошептал он, — я снова здесь. — Слова уплывали от него в небытие. — Ох, пожалуйста, еще раз, ради милосердия… — прошептал он.

Молчание было ему ответом.

Даже в этом холоде его прошиб пот. Он ощущал влагу на спине, под рубашкой, вокруг талии, под кожаным ремнем, державшим его шерстяные брюки. Он чувствовал влагу как нечто грязное и жирное на лбу.

— Почему я пришел? — спросил он, и на этот раз его голос прозвучал тихо и отдаленно. Затем он заговорил громче, напрягаясь, как только мог — В надежде, что вы снова протянете мне руку, как поступали прежде, утешите меня! — Непомерно высокопарные слова, замирая, потрясли его самого.

Его влекло в эти места не нежное предвидение, а воспоминания о долине, которые никогда не покидали его. Борьба, дым… Он услышал крики! Он слышал ее голос снова, исходящий из самого пламени:

— …проклят, Эшлер!

Ярость и жар проникли в его душу, как только эти слова долетели до ушей. На мгновение он почувствовал прежний ужас и прежнее осуждение.

— Пусть мир вокруг тебя рухнет, прежде чем кончатся твои мучения.

Молчание.

Он должен вернуться назад, ему теперь необходимо найти кратчайший проход. Он может упасть, если останется здесь, не способный видеть, не способный ни на что другое, кроме как вспоминать былое. В панике он повернулся и ринулся вперед, пока не ощутил надвигающиеся на него грубые каменные стены.

Когда наконец он увидел звезды, из груди его вырвался столь глубокий вздох, что на глаза едва не навернулись слезы. Он спокойно стоял, держа руку у сердца, а бой барабанов усиливался, возможно потому, что ветер опять стих, и уже ничто не препятствовало шуму подступить ближе. Появился какой-то ритм, быстрый и игривый, и вскоре снова медленный, как барабанный бой, сопровождающий экзекуцию.

— Нет, прочь от меня! — прошептал он.

Ему следовало немедленно бежать с этого места. Каким-то образом его известность и состояние должны были помочь ему при побеге. Он не мог позволить себе оказаться беспомощным на этой высокой скале, перед лицом этого ужасающего барабанного грохота и завывания дудок, исполняющих теперь отчетливую угрожающую мелодию. Как мог он быть настолько глупым, чтобы прийти сюда? И эта пещера, живая и дышащая ему в спину.