Талтос

Роуан не проявляла никаких признаков возврата в прежнее состояние безмолвия, в котором находилась перед тем в течение трех недель. Наоборот, она снова легко управляла домом и спустилась вниз, после того как Майкл уснул, чтобы утешить Беатрис и уговорить ее пойти лечь в постель в старой комнате Эрона. Беатрис проявляла подозрительность в отношении влияния на нее «вещей Эрона» и в конце концов призналась, что свернуться поудобнее здесь, в гостевой комнате, — именно то, чего бы ей теперь хотелось.

— Ей повсюду еще мерещится запах Эрона, — почти равнодушно сказала Роуан Райену, — и здесь она чувствует себя в безопасности.

Это замечание нельзя было счесть нормальным, подумала Мона, но, конечно, это была уловка: стремление оказаться в постели супруга после его смерти — ведь люди говорят, что нет лучшего лекарства от скорби. Райен был крайне обеспокоен состоянием Беа и проявлял заботу обо всех остальных. Но в присутствии Роуан он принял вид генерала — воплощение серьезности и способности, как и полагается в присутствии главы штата

Роуан увела Райена в библиотеку, и в течение двух часов все, кому все это было небезразлично, могли стоять и слушать, как они обсуждали все, начиная с Медицинского фонда Мэйфейров и вплоть до различных деталей, касающихся самого дома. Роуан хотелось посмотреть медицинские данные Майкла. Да, похоже, сейчас он так же здоров, как в день, когда она его встретила. Но ей необходимо видеть записи, и Майкл, не желая спорить, предложил ей по этому поводу обратиться к Райену.

— Но что ты можешь сказать о твоем собственном выздоровлении? Они хотят, чтобы ты пришла для новых тестов. Ты знаешь об этом? — Райен говорил это, когда Мона вошла в последний раз, пожелать им доброй ночи.

Юрий звонил на Амелия-стрит как раз перед полуночью, и Моне пришлось пережить столько ненависти, любви, скорби, страданий, желаний, сожалений и терзающего ожидания, что они окончательно измотали ее.

— У меня нет времени для этих тестов, — ответила Роуан. — Накопилось множество более важных дел. Например, что нашли в Хьюстоне, когда открыли комнату, в которой Лэшер держал меня?

При этих словах Роуан остановилась, так как увидела Мону.

Она встала, словно приветствуя некую важную взрослую личность. Глаза ее теперь сверкали, не столь холодные, как прежде, но серьезные, с явным сознанием значительности происходящего.

— Я не хотела вас беспокоить, — сказала Мона. — Я не могу идти домой, на Амелия-стрит, — произнесла она сонным голосом. — Можно остаться здесь?

— Я хочу, чтобы ты осталась, — без промедления отозвалась Роуан. — Я заставила тебя ждать часами.

— И да и нет, — сказала Мона, которой больше хотелось быть здесь, чем дома

— Это непростительно, — отозвалась Роуан и предложила: — Не могли бы мы переговорить утром?

— Да, конечно, — ответила Мона, устало пожав плечами. «Она говорит со мной, будто я взрослая женщина, — подумалось ей, — и это значит для меня больше, чем кто-либо и что-либо».

— Ты уже женщина, Мона Мэйфейр, — внезапно сказала Роуан с загадочной, интимной улыбкой. Она снова села и возобновила разговор с Райеном

— Должно быть, там сохранились какие-нибудь бумаги, там, в моей комнате в Хьюстоне. Стопки бумаги с его каракулями, генеалогии, которые он составил, прежде чем ухудшилась память…

«Надо же, — подумала Мона, выходя так медленно, как только могла Она говорит с Райеном, выбрала его из всех для разговора о Лэшере, а Райен до сих пор не может произнести это имя. И теперь Райен должен иметь дело с твердым свидетельством того, с чем все еще не может согласиться. Бумаги, генеалогии, документы, написанные рукой этого чудовища, убившего его жену, Гиффорд».

Но Мона внезапно осознала, что от нее не обязательно скроют все это. Роуан только что говорила ей снова, насколько она значительна. Все изменилось. И если Мона спросит Роуан завтра или послезавтра, что это были за бумаги — каракули Лэшера, — быть может, Роуан даже расскажет ей.

Было невероятно увидеть улыбку Роуан, увидеть, как разрушается ее маска хладнокровной власти, увидеть, как на миг вокруг ее серых глаз собираются морщинки, как блестят сами глаза, услышать, как ее глубокий, неправдоподобно красивый голос становится немного теплее, когда она улыбается, — это было изумительно!

Наконец Мона ушла: пора лечь, пока еще не поздно. Она слишком сонлива, чтобы подслушивать.

Последнее, что ей удалось услышать, — это слова Райена, сказанные напряженным голосом, о том, что все из Хьюстона следует просмотреть и зарегистрировать.

Мона все еще могла припомнить, когда все эти вещи прибыли в «Мэйфейр и Мэйфейр». Она все еще могла вспомнить запах, исходивший от ящиков. Она до сих пор — случайно — улавливала этот запах в гостиной, но теперь он уже почти выветрился.

Она прыгнула на диван в гостиной, слишком уставшая, чтобы думать обо всем этом теперь.

Остальные к тому времени уже разошлись. Лили спала наверху возле Беатрис. Тетушка Майкла, Вивиан, переехала обратно в свою собственную квартиру на Сент-Чарльз-авеню.