Там чудеса

И Людмила разжала пальцы, вцепившиеся в окосячку дверную, подавила порыв зажмуриться и на выдохе к нему шагнула. Лист озерный под ногой мягким ковром ощутился. Ворс пощекотал голую ступню, Людмила хмыкнула и на следующую кувшинку прыгнула, уже не страшась падения. Знала: не уронят, не покачнутся даже.

Хотелось смеяться, но она стерпела.

– Думаешь коробчонкой с водой меня купить? – спросила у Черномора, остановившись в одной от него кувшинке.

– Коробчонкой ли? – отозвался тот и голову запрокинул.

Людмила тоже вверх уставилась, и закружился мир, завихрился, завертелся. Не было над ними сводов, ни каменных, ни древесных, только бархатно-темное небо, усеянное звездами-светлячками, будто за дымкой сиреневой мерцающими.

Небо открытое, бесконечное, с луной белолицей, словно и впрямь настоящее.

Но откуда ночь, если только солнце взошло?

– Коль пожелаешь, не будет преград меж тобой и Явью, – прошептал Черномор, и Людмила эхом ответила:

– Явью ли?

Кувшинки привели их в сени хрустальные, где в боках прозрачных плескались крошечные белые рыбки, а по потолку ледяной вьюнок полз, порой встряхивая листьями и сбрасывая Людмиле на макушку снежное крошево.

За следующей дверью раскинулся луг весенний, за еще одной – тихая сумрачная спальня, увитая розами, и не сомкнувшая ночью глаз Людмила могла бы прилечь на мягкую манящую перину, да только вот та сама собой дышала, вздымалась, похрапывала, и торчали из-под простыней не ножки деревянные, а лапы когтистые.

Засмеялась наконец княжна, когда вперед хозяина в новую дверь нырнула и вынырнула в горнице, полной ярких бабочек – с виду обычных, но стоило такую пальцем тронуть, как рассыпалась она искристой пыльцой и возникала в другом конце комнаты.

– Я поняла! – воскликнула Людмила, когда они миновали спальню-сад, горную вершину и проскользнули сквозь настоящее облако. – Все поняла! Ты поселил меня в самых унылых покоях!

– Можешь выбрать другие, – мягко улыбнулся Черномор. Он так и шел за ней тенью, ни делом, ни словом не мешал трогать, чувствовать, рассматривать и наслаждаться. – Но все эти не для жизни – для странствий.

– И где мы теперь?

Он огляделся, словно и не следил, какие двери открывались, скривился слегка, вздохнул:

– В обычном дворце обычного халифа.

И заправил за уши пряди короткие, что виться начали после облака.

Людмила прищурилась, стены коснулась и без опаски облизнула пальцы.

– Обычные халифы всегда возводят обычные дворцы из медовых сот?

Черномор не ответил, в глаза ей посмотрел, и сладость на языке сменилась горечью.

«Ты знаешь ответ», – говорил его взгляд.

И Людмила знала.

В Яви дворец, верно, и впрямь был самым обыкновенным, но странствовал колдун изнанкой. Навью. А теперь и Людмила вместе с ним.

Потому не встречались им другие люди, потому всякая комната грезой казалась, а коль приметил их кто с той стороны, то что увидел?

Дым черный, пакостный.

– Я могу на живых посмотреть?

Черномор брови приподнял, пригладил бороду:

– Я живой.

– Еще на кого-нибудь? – Людмила подбоченилась. – Никогда не встречала халифов.

Но, как ни пыталась скрыть дрожь в голосе, та все равно прорвалась.

Или колдун просто мысли ее прочел. Разозлился. Вспыхнули очи вишневые, взвилась борода гадюкой и запястья девичьи обхватила – Людмила даже пикнуть не успела.

– Не пройти тебе через грань! – прорычал Черномор.

– А тебе?

Он зашипел что-то странное, чужеродное, на языке незнакомом, и путы снял, а пол под ними тут же разверзся. Хлябь угольная Людмилу за голени цапнула и, потянув вниз, в непроглядную темень, сомкнулась над светлой головой.

Крик из горла не шел, только стон чуть слышный; тело словно застыло букашкой в смоле. Людмила дергалась и брыкалась, но понимала, что не шевелится, а когда попробовала вдохнуть поглубже, точно воды ледяной хлебнула.

Задрожала, закашлялась, на колени рухнула и нащупала влажными, склизкими пальцами гладкий холодный мрамор.

Тихие шаги бранным боем в ушах простучали, и появились перед лицом Людмилы босые стопы Черномора. Чистые, бронзовые, с красивыми длинными пальцами.

– Чтоб не скучалось тебе в унылых покоях, – раздался его глухой голос, – будешь жить как все, в гареме.

И исчезли ноги, туманом рассеялись.

Людмилу все еще трясло. С трудом оттолкнувшись руками от пола, она поднялась на колени, затем на пятки села и осмотрелась.

Странствие завершилось. Не было вокруг ничего диковинного, волшебного. Только те самые столпы каменные, которые княжне даром не сдались, окна арочные, заостренные, да скамейки мягкие, цветастыми подушками обложенные.

Сидели на этих подушках прелестные девы в белых шелках, что птицы на жердочках, и все как одна на Людмилу пялились.

«Вот и кончилась сказка».

* * *

Деханка подошла к ней следующим днем.

И не то чтобы Людмиле не терпелось поболтать с кем-то из двух десятков наложниц, которые смотрели на нее с тем же молчаливым любопытством, что и белочки во фруктовом саду, все ж этой она почти обрадовалась.

Пусть даже начала девица с приказа:

– Не петь.

Людмила моргнула растерянно:

– Совсем?

– Нет, – закатила глаза деханка. – Это – не петь.