Там чудеса

«Этим» была песня Фиры, так что напевала Людмила – к слову, тихо и в дальнем уголке гарема, – конечно же, на деханском, просто повторяла, как услышала, как запомнила каждую строчку, может, не слишком точно и правильно, зато от души.

И кто бы что ни говорил, песня помогала. Напоминала о доме, несмотря на суть свою чужеземную, о подруге, о Руслане…

Деханка тоже о них напоминала, вот ведь странность. Наверное, потому что походила на Фиру что сестра родная. Чуть выше, смуглее, округлее во всех местах нужных и, несомненно, постарше, зато с такими же веснушками, волосами огненными и глазами древесными, переменчивыми: с одной стороны солнце посветит – они мягкие и зеленые, как листва, с другой – темные и, как кора, жесткие.

Вот бы она еще и ведьмой оказалась! Не такой, как Фира, дар свой презирающая, а всамделишной, яростной и могучей… Тогда бы они точно отсюда выбрались.

– Зло звать, – продолжила деханка. – Демона.

Людмила фыркнула, вновь подругу сердечную вспомнив. Вот и она так говорила… не про призыв, конечно, но про злую одержимость. Похоже, в их краях ничего-то не понимают в любви.

– Как имя твое? – спросила Людмила, не привыкшая не знать ничего о собеседнике, и подвинулась, освобождая место рядышком на скамейке.

Деханка замешкалась, смутилась будто, но все же присела и ответила:

– Дамнэйт.

– Красиво… А я Людмила. Так вот, Дамнэйт, не демона я зову, кем бы он ни был, а мужа. Он у меня витязь, всем на зависть, и точно ни перед чем не остановится, пока меня не отыщет. Прямо как в песне… Я не готов ни сдаваться, ни праздно…

– Не петь! – вскрикнула Дамнэйт и для верности рот ей ладонями зажала.

– Х-м-шо, х-м-шо, – промычала Людмила, и чужие руки исчезли. – Фух, да что такого в этой песне?

На них смотрели. Тишком, искоса, но все без исключения. Куда ни глянь – из-за каждой яркой занавески чье-нибудь личико торчит.

Дамнэйт насупилась:

– Раз не знать, зачем петь? – И, похоже, уйти собралась, но отчего-то передумала. – А про мужа – врать. Не красть Черномор мужних. Девы чистые нужны, и только.

Людмила зарделась, но головы не опустила. Еще не хватало чистоты стыдиться!

– Я не вру, так уж вышло, это долгий сказ… А Черномору-то зачем столько дев?

Хохотнула Дамнэйт, по-мужицки почти, и хитро прищурилась:

– Скоро узнать. А потом… Нет печаль, нет забот. Пока домой рваться – нужна, как перестать – забыть про тебя колдун. Гулять, жить, радоваться. Дворец большой, богатый.

– То есть… вы тут все перестали рваться? И Черномор к вам больше не приходит?

Мысли путались. Зачем приручать птицу, если прирученная тебе не нужна и неинтересна? Зачем деву в клетку сажать и забывать про нее?

– К Мерьем ходить, – прошептала Дамнэйт и на белокожую черноволосую девицу кивнула. Кудрей у той было так много, что, казалось, она и встать-то не сможет, завалится под их весом обратно на подушки. – Мерьем врать, что дом любить, что отец скучать, а самой и тут гоже.

Голова от всех этих странностей гудела, но одно Людмила поняла наверняка: быть очередной пойманной пичужкой в Черноморовом птичнике ей не нравилось. Не нравился страх, что поселился в сердце после купания в черной жиже. Не нравилась власть в руках колдуна, в его улыбке… Не нравилось даже то, что не было на дворцовых дверях замков, – ведь отсюда все равно никуда не деться.

Но Черномор девался. Просачивался черным дымом. А вчера и Людмилу с собою по изнанке выгулял…

И если нужно для того особое чаровство, осталось выяснить, какое именно.

Глава V

Мальчишка прихрамывал, и Руслан чуть было снова его за ворот не сцапал и обратно в пещеру не зашвырнул. Ишь, бродяга великий выискался. Как до Бурана-то дошел, полверсты, не меньше, без стонов и жалоб?

Но, словно заметив его взгляд – или взаправду подглядев мысли, – малец обернулся, мурмолку еще глубже на глаза нахлобучил и проворчал:

– Не калечный я. И не болит совсем, к рассвету и следа хромоты не останется.

Руслан с сомнением хмыкнул. Рассвет червленый, тревожный, уж забрезжил в кронах деревьев да пополз по земле и небу туманной дымкой. Но если хотелось кому-то страдать с упоением, мешать тут – зряшное дело. Руслан на таких «героев» уже насмотрелся.

– Отстанешь – искать не буду, – все же предупредил он.

И малец фыркнул, как жеребенок:

– Пока только ты отстаешь.

И первым на поляну выскочил, где Буран мокрую после дождя траву щипал.

Здесь и спал Руслан этой ночью, умаявшись бродить по округе в поисках пещеры отшельника, в которого под конец почти перестал верить, здесь бы и до утра остался. Но что-то разбудило, потянуло сердце, задергало, и почудились ему мерцающий средь деревьев огонек и запах, громкий такой, будто костер жгли совсем недалече.

Сейчас-то понятно, что никак не мог он пламя пещерное увидеть и почувствовать, а значит… что?

Сам волхвенок начаровал, мечтая в странствия пуститься?

Да нет… не хотел он себя выдавать, не подпускал близко, все в плащ кутался да и теперь прикрывается им, что девица стыдливая.

Тогда чаща чудила? Лешак заиграл?

Не все ль равно?