– Ах так?!
Руслан вздохнул и прикрыл глаза.
Откусить рыжую голову хотелось все сильнее, так что он прекрасно понимал старуху. Милую, наверняка добрую, просто голодную… И разве не д
– Я сейчас отнесу тебя обратно.
Фира умолкла, но дергаться не перестала, благо они как раз добрались до коней. Руслан как мог аккуратно поставил ее на ноги подле вороного, бросил сверток с одеждой на седло, парой взмахов разрезал путы и отступил к Бурану, так ни разу и не посмотрев…
Ладно, может, одним глазком, да и то случайно.
Одевалась Фира быстро, нервно. Ежом пыхтела, посапывала, но, вот ведь чудо, говорить больше не рвалась. А когда кончила и в седло взобралась, тут Руслан сам не выдержал:
– Полагаю, в Навь нас тут не проведут.
– Нет. Но женщины за готовкой болтливы. – Фира поводья тронула, и вороной в чащу свернул. – Есть прореха, которую никому не залатать, вот и эта ведьма туда не совалась.
Руслан направил Бурана следом, головой покачал:
– Что ж там такое?
– Не знаю. Чудовище, как ты любишь? Дойдем и посмотрим.
– На восток?
– На восток.
Глава V
Ладно, не стоило брать цветочный отвар из рук старухи, а раздеваться и лезть в воду – тем более. Но нутро уже едва ли не выло от голода, и кожа от грязи чесалась так, что хотелось ее содрать, да и ведьма отнюдь не казалась злой, скорее… родной какой-то.
И встретила тепло, и утешила, помочь с Навью пообещала, и вся от макушки до пят так напоминала няньку Дотью, что Фира не устояла. Поверила. Теперь-то понятно было, что зря, но крепость задним умом еще никого никогда не выручала…
Стыд жег почище стенок печных, и частило неловко сердце, не от поступка даже, не от дурной слабости своей, а оттого, что валялась перед Русланом в одну веревку одетая.
Он-то, знамо дело, притворился, будто не видел и не трогал ничего, но Фире казалось, что каждое его касание навсегда в тело ее ожогами въелось. Вот так влюбится однажды, пред мужем рубаху скинет, а там повсюду следы княжьих ладоней.
Позорище!
И все ж Руслана хотелось поблагодарить. И за спасение, и за молчание, и за то, что после полудня привал у реки устроил, позволил смыть с себя запах трав, которыми ведьма ее от души натерла, и даже вздремнуть.
Хотелось… но Фира так и не осмелилась открыть рот. Боялась, что вместо добрых слов опять гадость какую ляпнет, ибо самодовольная улыбочка князя так и выпрашивала…
Заговорила Фира, лишь когда снова в путь трогались, и она, подтянувшись в седло, вдруг заметила привязанные сбоку гусли.
– Ты и их от ведьмы спас… – пробормотала удивленно, сама не зная, рада ли этому спасению.
Вроде и да, а вроде и ляд бы с ними да с пером вещим, в оконце спрятанным. Резное деревянное крыло неустанно напоминало о мертвых разбойниках, отчего снова ныло в груди и глаза щипало.
Но Руслан только брови вскинул:
– Кого?
– Гусли.
– А ты разве брала их в избушку?
Брала.
Или нет?
В голове было мутно с самой встречи с лешим, и Фира не могла сказать точно, стягивала ли ремень с плеча. Вот про крестик помнила… как спугнул он хозяина чащи, да как ведьма пыталась его сорвать, а не сумев, лишь рукой махнула, мол, огонь печной, особенный, все по местам расставит.
Фира нахмурилась:
– Не знаю.
– Видать, нет, раз тут они. – Руслан развернул Бурана на восток и бросил через плечо: – Я забрал только тебя да портки твои.
Вот ведь… про портки обязательно надо было упомянуть!
К вечеру поредела чаща, подлеском сменившись, и тропа стала шире, крепче, не петляла почти и уверенно вела к темному облезлому холму, за которым снова разрастались ветвистые дебри и явно ждало что-то интересное.
Важное. Волшебное.
Фира это всем сердцем чуяла и этого же страшилась. Не задавались у них как-то встречи с важным и интересным, а с волшебным – тем паче.
Руслан же без всякого дара тоже что-то ощутил, насторожился, сам спешился и ей велел. Так и шли к пригорку манящему молча, тихо, коней под уздцы ведя. Шли, пока Фира не замерла как вкопанная, а вместе с нею и вороной.
– В чем дело? – недовольно вздохнул Руслан, и она кивнула, подбородком на находку пакостную указав.
То был посох, ничем не примечательный, обыкновенная оструганная жердь, чуть изогнутая в середке, неказистая. И подумаешь, торчит поперек дороги, всякое случается: может, какой старец проходил тут в непогоду, всадил ее во влажную прожорливую землю, да не сумел вытянуть.
А вот венчавший макушку череп – другое дело.
Такой гладкий и белый, что даже в густых сумерках виден отчетливо. Человеческий. Не обглоданный зверьем, а очищенный с трепетом и заботой, как любимое платье или клинок.
Удивительно жизнерадостный череп.
Он скалился и подмигивал светлячком, приютившимся в пустой глазнице, и чудилось, что вот-вот щелкнет зубами и заговорит.