Там, где растет синий

Сэвен осторожно заглянул в каждого – внутри был воск и пена, значит, он где-то ошибся, что-то перепутал. Надо было отсюда уходить, но это упрямство…

Вот что он подумал: во время умирания человек видит себя целиком, не как в обычном зеркале (глаз не способен уловить целиковостъ, в него не встроен определитель характера), но по-настоящему, в комплекте с манерами и душой (где «общее впечатление», способности, дневники памяти). Предположив такое, Сэвен начал всматриваться во всевозможные отражения: отражения домов статичных в лужах, отражения машин в витринах, отражение звука – смотрел через людей только (предохранялся), заглядывал в самые глубины этой эры…

И всё так хорошо шло, уже увидел он хранителей откровения и как в людях функции опадали и смешивались хаотично, уже он заметил в корзине для морали сломанную ценность – обездуховлена, уже он посетил фонд судьбы для избранных… Но вдруг какой-то сбой, ошибка – и нечаянно Сэвен увидел себя, попал в свою жизнь. Его мотнуло резко и чуть было не кинуло в рефлексию, но он поймал по пути какой-то предмет – ухватился, и это оказался, как назло, ворошитель, чтобы прошлое ворошить, и тогда он решил поворошить хорошенько так, чтобы его потом никогда сюда больше не забрасывало.

Раскапывая память смысловыми вилами, Сэвену пришлось вспомнить сейчас о том, что он раньше был сам: принципиальный божок с медным телом, зачинатель не манеры, но ветоши. Стратег – уже да, тутовый по характеру, с самой юности он жадно трудился, надеялся на личную свою шелковицу, но приобрёл весь сад, отчего, конечно, «летать разучился», а к тому же укутался в такой кокон, что и дышать тяжело. Но это потом было, в конце, а до этого он как истинныи стратег вторгался в какой-то случаи, рвал эпифрагму и выковыривал из ситуации содержимое, вычищал до основания, не интересуясь ничем, кроме своей цели, высасывал случай, как туловище из улитки, оставляя суть, и потом эта суть бездомная послушно работала на него.

Это была монополия силы. В мире людей он мог так события расставить, что никто бы никогда не отгадал, кроме него, к чему что придёт. Сэвен добился там результатов уникальных: умел привлечь к себе любые деньги, человека любого, умел выстроить мироздание по своему образцу, пока не попал в кокон, собой же сплетённый.

Он растерялся, но не уныл и стал искусственно себе шансы создавать: горы насыпал, основывал небесные города и парки, но религии не вылечили его. Снова он в уютную кому впал: прошлое пригвоздил ко лбу, выискал старинных друзей, макинтош, идеалы, но и эта пластмассовая радость не сработала. Отряхиваясь от бренности, он вкусил развлечения масс: искал женщин, из женщин глотал соки, но жидкости эти разъедали его изнутри (он сам себя разъедал).

Сначала в нём всего было много, но постепенно он как будто отходил от этого, и в какой-то момент у него в кулачке судьбы и вовсе осталась одна маленькая штучка, которая почти не заметна была, только если напоминать, что она есть, а на деле это были остатки всего, семечка, в которую назад растение затянулось. Это было всё, что от него осталось, – семечка, а растение Сэвен исчезло.

Тогда стратег от себя такого отрёкся, оставил управление компаниями, подарки преподнёс искренним, высадил три кульминационные клумбы перед своим домом, подарил городу театр своего имени, профинансировал разработку вакцины для установки упорства в человеческий организм и раскрошил полсотни человеческих тупиков (из них гор понасыпал – правильные вершины по его примеру). После этого он отбыл грандиозно в свой стеклянный дом с непроходимой оградой, чтобы выпотрошить себя и заново собрать – как он это с событиями делал. Хотел на себе испробовать, но только порвался по плану (надорванный человек)  – как всякий план перестал жить, и вскоре он очутился в Паредем, не целиком очутился, а как будто вскрыли его и заново собрали…

Теперь прошлое и настоящее слились в одной точке в мааре. Он открыл глаза и вдруг почувствовал, какой в Паредем он радостный и понятный себе. На большой земле он метался и существовал, но так и не смог осознать, что он такое. Теперь же у него была функция. Оказалось, что это определяющая особенность счастливчиков – наличие функции. Когда ты не просто так гравитацией к литосфере прибит, когда ты развернут, как чёткий становой хребет в своём собственном жизненном предназначении, – вот тут и начинается мандала, идеальная самосфера. Ошалевшее солнце, тяжёлый барабан событий, интерпретация вещи, плетение разговоров – во всём есть функция, у всего. И ты есть именно ты, только ощущая эту личную монолитную функцию души – незримый вес твоего существования.

– Вот только я не справляюсь с ней, – подумал Сэвен, примерив эти мысли на внятный кривой манекен реальности. – Сплошные шумы везде, а я тут в прошлом копаюсь…