Там, в гостях

Мой милый Крис!

Спешу сообщить, что уезжаю в Европу, возможно, надолго. Встретил на одной вечеринке покупателя для своего Пикассо. Он заплатит мне девять с половиной тысяч долларов, так что у меня хотя бы будет заначка на дорогу! Твоя умница-женушка сама провернула сделку, между коктейлями. Так что подлые старики-посредники не получат от меня ни цента! Момент для продажи, кстати, подвернулся удачный: пока еще от картины хоть что-то осталось. С тех пор, как я перевез ее к себе на квартиру из хранилища, столько разных типов успели потереться о нее своими сальными патлами – пока сидели прямо под ней на диване у меня на вечеринках, – что краска начала стираться. Но покупатель вроде бы не заметил.

Как видишь, учебу я временно оставляю. Осознал: не бывать мне хорошим психологом, пока я не узнаю кое-чего о себе самом. Это не про самоанализ; мне надо все заново пережить. Яснее выразиться не могу, потому что не владею даром самовыражения, а если попытаюсь, то выйдет из рук вон фальшиво и напыщенно. Просто знай: у моего поступка есть причина. Кое-кто скажет, что я просто не выдержал. Ну и пусть говорят, слушаю я только тебя, ведь ты – моя лапушка и всегда оставался на моей стороне. Когда собираешься в Европу? Надеюсь, скоро. Благослови тебя Господь.

Письмо меня заинтриговало и впечатлило. Однако в следующие полгода стали доходить слухи о том, что Пол взялся за старое и сошелся с прежними знакомыми: в Каннах, Швейцарии, Португалии; и я стал терять веру в то, что есть некая загадочная «причина». Теперь она казалась мне просто выдумкой нечистой совести. Я был разочарован, ведь мой драматический инстинкт требовал наличия более радикального выхода, смены занятий, а этот возврат к былым злачным местам виделся мне недостойным, безвкусным. В некотором смысле он обесценивал все заслуги Пола с тех пор, как мы с ним познакомились. Ибо сейчас я чувствовал, что его жизнь в Европе – это, в конце концов, его настоящая жизнь, которой он, едва представился шанс, и отдался. Пол лишь использовал нас, чтобы отсидеться на время войны, вот и все.

Впрочем, винить его у меня права не было; я, честно, и не винил. Мы, несомненно, рано или поздно встретимся, и когда это произойдет, я буду рад встрече и охотно посмеюсь над его байками.

10 февраля 1952 года наш самолет пролетел низко над крышами Берлина и в наступающей ночи приземлился посреди снежной бури в аэропорту Темпельхоф. Было так темно, что я почти не разглядел причиненных бомбежками разрушений, а когда прибыл в гостиницу на бульваре Курфюрстендамм, то всюду увидел рекламу и неоновые огни. Оригинальному зданию привили новый фасад из стекла и стали – на мой взгляд, слишком уж ярко освещенный, да и вообще чересчур яркий. Внутри коммерсанты с мясистыми шеями курили толстенные сигары, женщины утопали в слоях макияжа и драгоценностей, а портье метались туда-сюда, как косяк пугливых рыбешек. Казалось, все они бормочут, внушая себе: «Ничего не произошло, ничего не произошло, здесь так ничего и не произошло!» Похоже, им почти удалось создать для себя мир без прошлого.