Там, в гостях

Однако их мир существовал лишь по ночам при электрических огнях. При свете дня он становился неубедительным, ибо ты видел кругом пустыню после бомбежки, в которую превратился настоящий Берлин, город, в котором все и случилось. Здесь тысячи людей жили в домах, останках домов, в хижинах и даже дырах. Они с берлинской целеустремленностью и виселичным юмором рыскали по этой пустыне, не давая жизни встать, разбирая постепенно завалы, планируя парки и сажая деревья. Я шел по заснеженной равнине Тиргартена: разбитая статуя тут, саженец там, – мимо Бранденбургских ворот, на которых на фоне зимнего синего неба ветер полоскал красный флаг, а на горизонте виднелись, словно скелет кита, исполинские ребра выпотрошенной железнодорожной станции. В утреннем свете картина открывалась чистая и откровенная, словно голос истории, говорящий тебе: не обманывайся, это может случиться с любым городом, с любым человеком, с тобой.

Я вернулся в гостиницу, где меня вместе с семьей ждал в вестибюле Вальдемар. В толпе я бы не узнал его: выглядел он очень здоровым, очень крупным, раздался вширь и раздобрел, голос у него сделался басовитым. Ничего не осталось от замкнутого и полудикого зверя. Спокойный, как и положено мужчине среднего возраста, он слегка напоминал Ганса Шмидта. Ульрика, его супруга, оказалась миниатюрной, энергичной и опрятной женщиной. Кристоф же был бледным, долговязым мальчишкой одиннадцати лет, молчаливым и, наверное, умным; не быть ему похожим на готического ангела.

Я повел их в ресторан, где мы заказали венские сосиски, а Ульрика все восторгалась тем, насколько магазины в западных секторах города лучше. Складывалось впечатление, что ее пыл – это, скорее, комплимент мне как американцу. Вальдемар же не уставал заверять меня, что американцев они любят, русских ненавидят и что они не коммунисты. Виноватым тоном объяснял, что нынешнюю свою квартиру они приобрели еще до войны. Разве была их вина в том, что оккупация разделила город так, что они оказались в русском секторе? Разумеется, они бы куда охотнее перешли на «нашу» сторону. Просто не могли позволить себе бросить все и начать жизнь заново на западе, по крайней мере, пока. Ждать таких разговоров от Вальдемара было естественно, и все же я постыдился за нас обоих.

Они с Ульрикой уже просили сына называть меня дядюшкой Кристофом. Вальдемар щеголял нашими близкими отношениями, снова и снова вспоминая «былые деньки». Я одновременно печалился и смущался, потому что постарели не наши деньки, а мы сами, я и он. Что же чувствовала Ульрика? К прошлому она явно не ревновала. «Хорошая девушка. Лишнего не спросит», – сказал мне Вальдемар, когда мы отошли в уборную.

На следующий день я отправился на обед к ним в гости. В вагоне надземного метро мы пересекли Александерплац и попали в зазеркалье, в мир гигантских красных полотнищ с лозунгами и чудовищных портретов Ленина и Сталина, в мир, который русские называли «демократическим сектором». Вальдемар покровительственно сел с одной стороны от меня, Ульрика – с другой. Они через меня общались по-немецки; я кивал и смеялся, показывая, что все понимаю, но сам отмалчивался, не желая выдать себя акцентом. Средь бела дня, в людном вагоне предосторожность казалась глупой, однако с нами ехала уйма полицейских; многие пассажиры, не стесняясь, пытливо таращились на нас, а ведь разрешения на въезд в восточную часть города я не получал.

Жили Вальдемар и Ульрика в неожиданно уютной и комфортной квартире, и я еще больше расслабился. Хозяева вспоминали о тяжелых послевоенных годах, когда им часто было совсем нечего есть. Вальдемару приходилось выбираться за город и воровать с полей свеклу; Ульрика в это время перебивалась кипятком. Рассказывая об этом, оба смеялись.

Сейчас у Вальдемара была сравнительно хорошая работа в автомастерской. Ремеслу механика он выучился в армии, а все сэкономленные деньги он откладывал.

– Это я приучила его копить, – сказала Ульрика. – Вы не поверите, каким Вальдемар был мотом! Я отвадила его от курения, выпивки и азартных игр. С последними пришлось тяжелее всего! Как-то вечером он припозднился, заигравшись в карты, и я потом его три дня держала без ужина.

Я глянул на Вальдемара, ожидая, что он возмутится, но он лишь довольно ухмылялся. Очевидно, эти двое выработали свод домашних правил, чтобы жить во взаимном удовлетворении. Когда пришло время нести еду с кухни, я встал и предложил Ульрике помощь, однако Вальдемар меня остановил.

– Оставь, пусть идет. Она же женщина.

– Верно, это женская доля, – согласилась Ульрика. – Мужчина несет в дом деньги, а женщина готовит ему пищу и содержит дом в чистоте. Нет, просто держать дом в чистоте мало, он должен сверкать!

Пока мы ели, Вальдемар обратился к сыну:

– Послушай, ты же знаешь, что твой дядюшка Кристоф – американец? Если соседи прослышат, что он был у нас, пойдут разные слухи. У нас могут начаться неприятности. Ты уж никому ничего не рассказывай, понял?