Там, в гостях

– Когда пришло время второй стражи, я предположил, что Пол, возможно, не прочь разделить хотя бы ее часть со мной. Он согласился, и вместе мы поднялись ко мне в хижину. Тогда я не знал, согласился ли он пойти со мной из любопытства или же только из вежливости. Он выглядел совершенно спокойным, если не сказать задумчивым. Мы молча миновали сад, и уже на месте я показал Полу, где сесть, и дал подушечку. Дверь оставил открытой, чтобы он видел то, что внутри, и приспособился к окружению. Ты ведь знаешь, когда дверь закрыта, из-за штор на окнах в хижине царит глубокий сумрак. Когда же Пол устроился, я дверь закрыл и занял свое место. Прошло минут десять. Не знаю, каков твой опыт, Кристофер, но как по мне, это минимальное время, за которое удается худо-бедно подчинить себе все подлые отвлекающие факторы. Так вот, едва мне удалось достичь сосредоточенного успокоения – по крайней мере, в некоторой степени, – как наш друг принялся всхлипывать. Поначалу я решил, что он так кашляет, но позже он задышал, точно бегун, дошедший до предела своих физических возможностей и чье тело протестует против насилия над собой. Пола и в самом деле охватили очень сильные спазмы, никак не желающие его отпускать. А потом он в буквальном смысле принялся кататься по коврику, поддергивая колени к груди. Наконец до меня дошло, что он переживает своеобразные роды. Нечто насильно изгонялось и, возможно, выталкивалось в этот мир. Страдания он испытывал отчаянные.

– И как же ты поступил?

– Я просто ждал. Старался сохранять состояние готовности – на случай, когда потребуется помощь. Вполне возможно, что в подобных случаях боль необходима. В этом соль деторождения. Вспомни цюрихские эксперименты Блоха…[100] Вот я и ждал. Медленно, очень медленно это измученное юное животное успокоилось; человеческая личность вновь заявила о себе и встала с пола. А потом Пол произнес нечто очень странное. Он сказал: «Зачем ты так со мной?»

– Что он имел в виду?

– Думаю, я знаю. Единственное, в чем он ошибся, так это в предположении, будто я хоть как-то вмешался. Лучшее, что та, другая личность может сделать, – это создать поле. И в этом поле возможны любые озарения. Неимоверно впечатлило, как всецело Пол отдался опыту. Для большинства из нас самопознание невозможно потому, что мы не в силах убрать с пути препятствие; однако сегодня было ощущение, что с Пола слетела оболочка эго. И знаешь, Кристофер, его лицо… оно внезапно превратилось в детско-юношеский лик. Передо мной предстала чистая невинность.

– Что было потом?

– Мы вместе отправились в холмы, и там Пол с предельной прямотой поведал мне о жизни, которую вел. Жадность и страх, жадность и страх! Были моменты, когда мне почти что вспоминался ад. Я еле сдерживался, чтобы не выдать сильного потрясения. Когда же Пол закончил, я высказал то, что посчитал уместным. Надеялся, высказал деликатно.

– Где же он сейчас?

– Ушел, заявив, что ему надо побыть наедине с собой и поразмыслить. Нечего было и думать о том, чтобы задержать его, конечно же… Полагаю, Кристофер, мы можем быть уверены в одном: в ближайшем будущем Пол будет здорово в тебе нуждаться.

– Во мне?

– К тебе первому он пришел за помощью.

– Но видеть-то хотел тебя.

– Да, определенным образом я могу быть ему полезен. Однако инстинктивно он обратился к тебе, зная, что ты обладаешь нужным опытом и сможешь принять его с понимаем и милосердием. И инстинкт его не обманул. Ты не отверг Пола. Уверен, что придет день – и скоро, – когда ты сможешь сказать себе: «Божьей милостью я спас человеческую душу…» Сам знаешь, Кристофер, я подобными заявлениями не разбрасываюсь. Рискну предположить, что если бы не ты, наш друг оказался бы в поистине темном месте… Примечательно, что мне он не признался в том, что открыл тебе, – в намерении наложить на себя руки.

– Что ж, это… да…

– Я полностью убежден, что свое намерение он исполнил бы. Теперь же, по-моему, кризис миновал, по крайней мере, на время. Однако впереди тебя ждут дни тревоги. И поверь, я буду следить за тобой с великим восхищением и теплотой. Доброй ночи, дорогой мой.

– Доброй ночи, Августус.

– Благослови Господь вас обоих.

За время разговора я успел испытать различные чувства. Начнем с того, что меня просто-напросто ошарашило то, как Августус и Пол серьезно восприняли друг друга. Далее меня снедало дикое любопытство – пока Августус наконец не добрался до сути. Потом меня одолевало сильное подозрение, что Пол своим плачем просто набивал себе цену, однако я прикинул, что Августус – калач тертый и так запросто его вряд ли одурачишь. Тогда же пришлось признаться себе, что если Пол искренен, то он явно сделался учеником Августуса номер один и моим старшим побратимом; тут уж я заревновал. Потом Августус все заново расставил по местам, назначив меня спасителем Пола, и я исполнился к тому чудесным благодушием, ощутил себя ни много ни мало святым.