Там, в гостях

– Нет, я сидел у себя, просто не один. У меня было такое чувство, что контакт, который я с нашим другом установил, слишком хрупок и его нельзя разрывать ни на миг. Очень надеюсь, что ты меня простишь.

– Хочешь сказать, ты весь день провел с Полом?

– Да, именно это я и говорю, мой дорогой Кристофер… Откуда у него такое имя? Ему больше подошло бы Саул… Он ушел совсем недавно, и моим первым порывом было поделиться с тобой новым опытом. Таких странных людей я прежде не встречал. И раз уж я так увлекся, – а мне попадались самые чудны́е случаи, – позволишь поинтересоваться, как много ты знаешь о нашем друге?

– Довольно много. Он, видишь ли, такой человек, который вынуждает о себе говорить.

– Именно. Не то чтобы я имел в виду подробности такого рода, которые традиционно именуются «пикантными»… Что за странное употребление слова! Так и тянет спросить, что же тут пряного? Нет, я имею в виду общее впечатление. Конечно, ты с твоим талантом к языку сумел бы подобрать более точное определение… Согласись, что перед нами фигура, за которой еще что-то есть. Сам индивидуум спокоен, воспитан и красив. Но вот за ним – если взять пугающе сухую книгу, «Бардо Тхёдол»[97], но не как образчик азиатской фантастики, а как очень точное психологическое руководство, описывающее определенные состояния, которые наша западная психология пока даже не начала понимать, – так вот за ним кроется нечто, что, приходится допустить, наш друг создал для себя, пусть и невольно…

– О чем ты говоришь, Августус?

– Думаю, нет сомнений, что определенные действия не просто оказывают обычный, прямой эффект первой степени – я еду не по той стороне улицы и получаю штраф, – а запускают целый процесс. И я вполне уверен, судя по определенным признакам, что в нашем случае произошло именно это. На очень глубоком уровне формируется некая воронка, и когда она вращается, внутри ее нечто обретает форму – нечто довольно жуткое, – что не подчиняется воле индивидуума. Оно живет собственной жизнью. Какое-то время оно занимается невинными шалостями, однако рано или поздно склонно принимать довольно агрессивную и зловредную форму. Помнишь великую сцену из «Короля Лира»: «Берегитесь моего мучителя»[98]? Вот это я и увидел за нашим другом. Он знает, что оно там – сомнений почти нет, – или, по крайней мере, бывают моменты, когда он это знает, как и то, что отступать некуда. Ты заглядывал ему в лицо, Кристофер? В его глазах очень любопытное выражение, какое порой заметно на фотоснимках загнанных диких зверей. Однако было в его взгляде и еще кое-что – то, чего нет и не может быть в глазах животного: отчаяние. Не безнадежное, негативное отчаяние, а динамическое. То, которое создает опасных преступников и, в редких случаях, святых.

– Право слово… ты думаешь, такое могло случиться с Полом?

– О, рисковать и делать предсказания на эту тему нельзя, если только по чрезмерной глупости! Тем не менее сегодня утром имело место кое-что очень смущающее. Возможно, то был первый признак подлинной мутации, а не временной эмоциональной реакции. Когда ставки столь высоки, с надеждами спешить не стоит. Следует напоминать себе, что пусть даже «это самое» в одном шаге от тебя, путь до него может растянуться на многие жизни. О высший и недоступный свет, как далеко ты от меня, что я так близко к тебе![99] Напоминает чрезвычайно мучительный момент, когда цыпленок проклевывает скорлупу яйца. Знаешь, было подсчитано, что цыпленок, выбираясь наружу, клюет скорлупу ограниченное число раз. Исчерпав попытки, но по-прежнему оставаясь внутри яйца, он начинает слабеть и задыхаться. И я боюсь, что это нечто большее, чем просто аналогия; возможно, все же стоит рискнуть и назвать это гомологией. Все мы лихорадочно ищем побега, пытаемся пробиться наружу, наперегонки со временем…

– Августус, умоляю! – в отчаянии вскричал я, ощущая себя тем самым задыхающимся цыпленком. – Просто скажи, что произошло этим утром!

Я прямо видел, как Августус встречает мое нетерпение слабой улыбкой удовлетворения. Ибо все эти неимоверные отступления были, конечно же, вовсе не плодом блуждающего ума; они усиливали кульминацию, о чем Августус прекрасно знал! И вот, низведя меня до нужного состояния безысходности, он изменил тон, заговорил с нарочитым вниманием и простотой, как свидетель под присягой: