Там, впереди

Набросив на плечи платок, который все это время висел на спинке кровати, поглядевшись, безо всякой к тому причины, в зеркало возле окна и пожелав Мосевне хороших снов, тетя Поля, топ-топ по влажной схолодавшей земле, поспешает домой. И уже новая, еще мелкая роса брызжется ей на голые икры, и ей видится дед Федос, который, наверное, прихрапывает, вклюнувшись шишковатым носом в воротник полушубка, и ее детки, ее телятки, которым, может, тоже снятся какие-нибудь свои сны, только бы гнус, змей подколодный, не тревожил бы их, но и заря притом не была бы особо холодной, шерсть у них еще маленькая, как травка в логу, не окоренилась по-настоящему, не показала полной силы…

1969

ЕРОХА-ТИМОХА

Как Ероха и Тимоха сговариваются о выпивке, их тайна, потому что живут не в соседстве, не рукой подать, телефонов же, само собой понятно, нету, их всего три на село. Но, видать по всему, сговариваются. И встречаются возле нового, в центре села, с широченной стеклянной стеной, магазина в разное время дня — иногда с утра, если выходной, чаще к вечеру, а бывает, что и в полдень, при жаре и духоте, когда каждая курица и поросенок тени и холодка ищут. Сойдясь, не здороваются — ни рукопожатия, ни кивка головой. Считается, что для их отношений это не имеет значения, только попусту времени перевод.

— Ну как, — спрашивает Тимоха, — сфинансируемся?

Ероха просто лезет в карман или, если не при деньгах, огорченно разводит руками. Тогда начинается сложное, до копейки, сведение счетов — на ком, какой и с какого времени долг и когда будет отдача, хотя кредитование допускается самое малое, в пределах двух «сабантуев». Брать водку поручается Тимохе, как бойкому на язык, — наговорит продавщицам сорок бочек арестантов, последнюю бутылку, если ее даже по заказу держали, выклянчит и выцыганит, а то и расшумится, пригрозится жалобу накатать. А жалоб боятся. Запрос пришлют — еще ничего, отбрешутся. Хуже, как расследование расканителят да комиссию прикомандируют. Их, комиссий, даже по анонимкам сколачивают и гоняют столько, что можно бы и поменьше, дешевле выходило бы. Нет, от жалоб спаси и оборони, мало и так топотни да беготни, что ли!

Ероха тем временем уходит за магазин, где на краю картофельного поля стоит захудалая, сто раз обрубленная и сто раз выгонявшая новые прутики ракита. Ни стаканов, ни рюмок у них не в заводе, пьют, побулькивая, из горлышка, вытираясь рукавом и попыхивая сигаретным дымком. Считается, что закуска — лишний деньгам перевод, поесть и дома можно, а к тому и хмель не тот, «градус понижается».

Начинает, содрав зубами металлический колпачок, Тимоха.

— Снимаю пробу, — всегда одно и то же говорит он, отпивая в три глотка ровно четверть содержимого. Глоток у него точный, оттренированный, хоть мензуркой проверяй.

— Хорош-ша! — шумно вздыхает он, обтерев губы и передавая поллитровку Ерохе. — Прямо диво, каждый раз ее лучше и лучше делают… Э… э, стой!

Ероха до водки жаден, меры не чувствует и выпивает свою долю в один заход — недогляди, от чужой урвет. Тимоха при этом всегда безотрывно вцепляется глазами в бутылку, следит, вовремя упреждает, а то и просто вырывает посудину из рук.

— Лакаешь, как сбродный кот чужое молоко, — укоряет он. — Я вот на те же деньги двойное удовольствие имею, а ты одно. Алкоголист…

Ероха в самом деле близок к тому. Ростом он пониже среднего, черняв, взгляд, как говорят у нас, «ницый» — к земле, в глаза другим людям смотреть не любит. Одет всегда примерно одинаково — зимой ушанка, неизменно расхлюстанное, черное, с засалкой по рукавам и сбитым в колтуны ватином полупальто, валенки с галошами; летом — клетчатая рубашка, тяжелые суконные брюки с набегом на стоптанные ботинки, на голове кепка неопределенного цвета, когда-то, скорее всего, светло-серая в полоску. Главное в его характере — молчун и тихий, без колготности и шумливости, пьяница. Жена у него доярка, у нее хороший заработок, на котором, собственно, и семья держится, а сам Ероха, хотя ему тридцать шестой, во цвете, никакой специальности не имеет — куда пошлют, туда, ни удовольствия, ни обиды не высказывая, идет. Настоящее его имя Михаил, но об этом уже не все помнят, зовут по кличке — Ероха да Ероха. И жена тоже. Он не обижается. Откуда пошла кличка, неизвестно, притачали в детстве по баловству, так и не отодралось.

Пьет он при всяком удобном случае, постоянно испытывая к тому непереборимые позывы и побуждения, но чаще всего в получку и с неделю после. Зная его слабость, пытались выдавать деньги жене.

Ероха спорить и чинить скандалов не стал, просто бросил ходить на работу, рук же для дела в колхозе не хватает, каждая пара на счету, особенно летом, так что, ничего не попишешь, потихоньку дали задний ход, отступились от него, и все въехало в привычную колею.