Там, впереди

Приходит дед Федос в полной форме — полушубок наразлет, у шапки одно ухо висит, другое взавив идет кверху, как у дворняжки, когда она к чему-то прислушивается.

— Ну как рыбка? — спрашивает тетя Поля.

— Имеется в потребности… А ты уж не ушицы ли захотела?

— Так от нее кто откажется, от свежей!

— Выходи за меня замуж, Поля, в обеспечении будешь. Такого надежного мужика, как я, аж до самой Москвы больше ни одного!

— А старуху куда?

— А мы ее на янмарку! — хехекает дед Федос. — На янмарку, и все тут. За какую ни есть цену сплавим.

— Вот скажу ей, урежет она тебе язык.

— Не может она, Поля, над моим языком такое зверство сделать. Этот у нее… как его… ридикюлит. Печь натопила, на теплынь не глядя, с утра отогревает.

— Ладно, почесали языки, и хватит. Ночуй себе, Федосий Кузьмич, на здоровье, чтобы и телятки, и все прочее в благополучии…

Последняя на этот день работа тети Поли — накормить подсвинка и принести из колонки ведра два свежей воды. Водопровод на селе строили лет восемь назад, попервости вода была сутки на круг, теперь же днем то ли есть, то ли и не захватишь — на фермы разбирают, на стройку клуба, ремонт иногда ведут; зима крута была, земля промерзла глубоко, в двух местах трубы пораспирало, сочит. Так что водицу лучше утром или вечером запасать, надежнее. Но тут тетя Поля обнаруживает, что вода есть: Сонька, заботливая девочка, принесла, похлопотала девка. Но дома ее нет, записку на стол положила, в кино покатилась.

Пока подсвинок чавкает, смачно, жадно, по глаза засовывая рыло в месиво, тетя Поля думает, не полить ли ей на ночь помидорную рассаду и огурцы, которые, как птенцы, уже растопорщили по два жирненьких листочка; но выходит так, что толку от того никакого, после дождей им и так всего хватает. Загнав подсвинка в сараюшку, пристройку к дровянику, тетя Поля умывается, снимает резиновые короткие ботики, в которых толклась весь день, надевает обувку полегче, желтые с ремешком туфли на низеньком каблуке, накидывает на плечи легкий в клеточку полушалок и отправляется к бабке Мосевне на телевизор — своего нету, только радиоточка.

Живет Мосевна наискосок через дорогу, у нее два сына на матером возрасте, один работает на железной дороге в городе, через два дня в третий, живет рядом, недавно перестроил дом; другой управляет на поселке бригадой, не всегда и ночевать приходит. Этот, второй, бобыльствует, оставил жене с детьми хату, платит, что положено. Дед же стар, прихварывает, лежит на веранде, когда тепло, или на печке, к телевизору не тянется, в разговоры не встревает, слышит плохо. Жизнь он прожил трудную, стреляный и ломаный, сейчас вроде в самого себя глядит, ото всего, как говорит Мосевна, отцепляется.

Самой Мосевне один за восемьдесят, она на два почти года старше мужа; сухонькая, живая характером, говорливая, она еще бодра, весь день в хлопотах, только час или два днем перележит. А как примагнитится к телевизору, совместно купленному сыновьями, так и смотрит всю программу навылет, разве что оркестр с серьезной музыкой разыграется на час или два — тут смотреть не на что, сидят и сидят, дуют в трубы да водят смычками, лучше уж по радио слушать, тут оно как-то больше к месту, и глаз не натруживается зря. Мосевна любит тетю Полю за добрый ее и неунывающий характер, а при телевизоре вдвоем и удовольствия больше получается — чайку можно без отрыва попить, обсудить чего там показывают и говорят, одобрить, поругать.

— Добрый тебе вечер, Мосевна, — приветствует тетя Поля. — По здоровью порядок ли?

— Ничего, Поля, скриплю. У тебя капустной рассады нет ли? Свою высадила, а маловато получается.

— Занесу завтра. Ваши-то как?

— Нету никого. Алексей наказывал, что не будет нынче.

— Дедушка все хвор?

— Лежит, на потолке сучки считает. Трухлявый вовсе становится, говорит — земля к себе зовет, голос будто слышит… На отделе ото всех днями лежа, чего не услышишь! Говорю — не мусоль на уме, чего не надо, ходи, пока с копыльев долой, срок тому сам укажется. Да ему это — вроде муха жужжит… Садись, Поля, в ногах правды нет. Чайку сейчас схлопочу. Булку нынче пекла, да так начередила, что вышла совсем нескладная, и комковата, и тестевата вроде. В голове прореха на прорехе, яйца с маслом вместе сбила, тесто и не подошло. Отдельно класть надо, выходит, а то вяжет и вяжет. Это, знаешь, получается вроде бы мужика того, который решился мешок ржаной муки украсть. Ему говорят: «Так тут пшеничная!» — а он в ответ: «Ничего, я ее хуже ржаной сделаю…» Нынче, Поля, «Трест» будут передавать, тот самый, что мы видели, — про чекистов. Какие, Поля, люди были отчаянные!..