Там, впереди

Тимоха же ему вроде бы в полную противоположность, так что на первый взгляд даже удивительно, с чего повязались. Возрастом Тимоха чуть не вдвое старше, уже, как сам изъясняет, «на пензии». Однако крепок, из одних жил, выше Ерохи на голову, редким волосом белобрыс; длинноватое, с тяжелым подбородком лицо молодо розовеет, хотя все в мелких морщинах. На средних своих летах он тоже, случалось, запивал, но по редкости и отходчиво, работу ломал безотказно, теперь же стал придуривать.

— Должен я свою норму выпить, — объясняет он. — Не имею такого распоряжения, чтобы другим оставлять.

— Гляди, водка здоровья не прибавляет.

— Мне прибавки не надо, не нуждаюсь. На своем перебьюсь.

— А как если рак? Он таким печенку сосет.

— Земля не разбирается, все одно примет…

Отняв бутылку, Тимоха любовно оглядывает ее на просвет, допивает не спеша, глотнет — затянется сигареткой, глотнет — затянется. Хмель без закуски накидывается быстро, маленькие, яркой синевы глазки Тимохи понемногу соловеют и начинают слезиться, всякие будничные дела отступают в неразличимую даль — дом, который надо достраивать, потому что лесу дали и сруб уже стоит, хлопоты по добыванию силикатного кирпича на фундамент и все прочее, — а на передний план напирают другие мысли, приятные, начинает он себе казаться помоложе, чем есть, позначительнее. Тянет похвастаться, покрасоваться удалью, неважно, что один Ероха тут, неважно даже, что смотрит в землю, и неизвестно, слушает или что свое в понятиях мусолит.

— Меня на фронте знаешь как уважали? — начинает разогревать скудное воображение Тимоха. — Полковник говорит, бывало: ты у нас, Тимоха, сила, ты… ну, одним словом! Потому что Тимоха — как гвоздь: сказал — сделал, сказал — сделал… без трень-брень… В ночь, в полночь — раз, два — и готово! Медали даром не дают, а у меня их целая горсть. Не ношу, правда, не выхваляюсь, но имею — честь по чести… Заработал. В Москву ветераны съезжались, меня вот как приглашали, телеграмму за телеграммой отбивали. Да неспособно мне было, как раз, понимаешь, сруб плотники доделывали, а без своего глазу его не бросишь, наляпают сикось-накось, горбатое на кривое.

— Ага, — со всем сразу соглашается Ероха.

— Говорили, что одного человека знающего прислать собираются, на карандаш от меня все взять для истории…

— Ага.

Ероха, чувствуя, как в приятном тепле и зуде сомлевают ноги, садится на травку, прислоняется спиной к раките, шершавой, в старых топорных шрамах, в ссадинах, наставленных привозящими товар грузовиками. Спине неудобно, щекотит и колет, но все лучше, чем стоять. По стебельку возле ботинка, временами взмахивая крыльями и недовольно жужжа, ползет майский красноголовый жук, сбитый ветром с листа, и Ерохе хочется взять его и швырнуть под ветер же, посмотреть, как сначала будет падать камнем, потом расправится, пойдет набирать высоту. Но — лень. Дальше мысль его перебивается резким хлопком над головой, словно выстрелили из пушки, и он знает, что это идет реактивщик, и обычно, когда тверез, он, изменяя привычке, поднимал голову, искал на синеве белый дымовой след, а теперь тоже нет охоты.

— Говорит мне генерал, — продолжает, забираясь выше и выше, Тимоха, — говорит: что хочешь проси, водку там, щиколад или дарственный пистолет, но достань ты мне живого фашиста, «языка», если по-военному… Из самого высокого штаба строго-настрого приказали: мол, юшка из носа, а добывайте… На тебя, Тимоха, надежда наша, другие против тебя — мымрики, и более ничего!.. Ну, водки я не стал востребовать, нельзя ее потреблять к такому делу, зрение начинает подводить, а щиколаду на дорогу набрал… У Тимохи сказано — сделано, три дня ужакой вился, но «языка» привел… Офицера!..

Тимоха сладко щурит глаза, видит себя молодым, бравым — из-под пилотки чуб волной, на плечах погоны, гимнастерка под ремнем в рюмочку. И генерал, седой, весь в золоте, так рад, так рад, что и не знает, куда посадить Тимоху…

— К Герою представили, — бормочет он возбужденно, быстро, сбивчиво. — Оформили, не отходя от кассы! Потому что не мог никто, кишка тонка… Один Тимоха…

Разволновавшись, вытряхивает из пачки на ладонь очередную сигарету, быстро, раз за разом, затягивается, заходится в кашле, с хрипотой и отплевыванием, так что перегибается в поясе. Отплевавшись, отхрипев, добавляет потише:

— Тыловики, сволочи, затеряли бумаги на Героя… Может, еще найдутся, теперь обратная проверка идет, чтобы кто что заслужил — получи…

Покосившись на Ероху, который, пребывая во блаженстве, начинает придремывать, добавляет:

— Ну, два ордена все же дали… Сам небось видел, я их в праздники как-то надевал…