Там, впереди

— Из редакции? Ко мне? Здравствуйте, здравствуйте, давно пора. Герасим Митрофанович я, Пузичкин по фамилии, Пу-зи-чкин! Представляюсь для приятного знакомства… Вспомнили, значит, отметили вниманием… А то, знаете, бюрократизм кругом — куда ни толкнись. Прямо, знаете, пропалываем его, скубем, выдергиваем, выкорчевываем, руки-ноги в мозолях, а он только «хи-хи, ха-ха!» — живет… Вы насчет кювета, значит? Вот сейчас я в натуре и покажу, сию минуту… Не кювета? Я ведь, то есть, как поступаю? Я правильно поступаю — сигнализирую, и про кювет этот самый тоже. Ну, может, еще не дошло. Почта у нас как работает? На волах, знаете, на волах, с фактическим отставанием от текущих потребностей… Так я теперь понимаю — вы насчет свиньи… Не свиньи? Нет? Ладно, ничего, разомнется, размотается в разговоре. Дойдем! Я ведь в целом, то есть, что преследую? Люди тут у нас, сказать примерно, соломенные кули, столбы на пристани. Видали такие, столбы то есть? Лодки за них чалят и замыкают. Так вот стоит он себе — и ни с места, вода на летний уровень села, отхлынула, лодку к нему тащить — в спине трещание и покалывание, коленки гудут, а он ничего, стоит, навстречу не двинется, ты себе как хочешь, хоть дуба дай по причине истощенности организма — ничего, стоит! Так он на то столб, то есть у него двигательных членов не имеется… Тебе чего, мальчик? Книжку у внука Васьки взять? Иди, иди, знаем мы, как вы книжки читаете! То есть, возьмешь целую, вернешь половину. А книжка — она культура, всякий родитель для своих детей собственноручно должон обеспечить… Вот и ладненько, договорились, иди!.. Так на чем это я перебился? Да, кули соломенные. Хоть ты его за чуб, хоть ногой в бок ткни — толк один: шум издаст, а более ничего. По какому-то, давно еще читал, учению выходит, что всякое живое душу свою имеет, конь ли там, растение, дерево ли… Загнули тоже, а? Пусть-ка придут поищут душу у столба того или у куля, подержусь я за живот от смеха! У нас тут, знаете, по причине культурной отсталости села попик один обретался — так тот, хотя он и дурман для народа, поосторожнее был все же, тот в человеке душу предполагал, всему же прочему разному, так считал, никакой души не положено. Интере-есный, скажу вам, служитель был, со случаями и приключениями разными, как в кино. Вот, к примеру, на рождество с христославием по селу шнырил, что ли, с молебствием, или как там оно называется — кадило, кропило. В каждый, то есть, с верующими дом шасть и шасть, а ему кто деньгу, кто чего еще… Воздаяние! А иные еще и самогонку в прицеп — понимаете, сами тут смолят ее, иная, извиняюсь за выражение, портянкой приванивает, а — ничего, пьют, поскольку дешева. И попику тоже — буль, буль, буль… Он за многолетия к тому привык, сглатывает, как автомат, без прикидки, что годами уже поношенный. Вот и обвял, и господь ему руку помощи не протянул, далековато через космос-то, а земное притяжение — оно тут, от него не денешься, и у попика ноги в валенках по снегу разъезжаться стали, одна налево, другая направо, к частоколу цепляется, а крестик-то, который пожилым верующим ко рту суется, из рук ширк… На пол бы обронил, так брякнул бы, тут же не дошло до слуха… Слух, то есть, он у человека в пределах, от черты до черты… в журнале одном давно уже вычитал… Ну, да это наука, пусть профессора разбираются, ученые всякие, за это им премии обламываются… А как нашелся крестик-то? Неприлично нашелся, не придумать и не сочинить… Собачонка у нас тут есть у одного, так себе, чистая пустолайка, на звезды брешет, на лягушачий квок брешет, а чтобы по части охоты или охраны двора — этого ни-ни, этого в сознании не держит. Ну, она и нашла крестик-то, хвостом виль-виль, обнюхивает и облизывает — сами понимаете, попик не только за самогонку хватался, на самогонку собаке плевать с высокой колокольни, а и за мясцо и сальцо в порядке закуси. Так собачка эта, Шарик по имени, крест нашла, а ребятишки собаку увидели — по цепочке пошло, одно за одно. Смеху у них, у ребятишек, промеж собой: «Шарик крест целует, в бога верует!» Попика, когда слух пошел, начальство по старости на дожитие отозвало, но ребятишек я тоже не одобряю — оно, понятно, дурман, а только над верующими зубоскалить тоже не надо, они, верующие, престарелые уже, из молодых в церкву кто пойдет, им на танцульки да по крылечкам облапливаться — тут им и церква, тут и рай! А потом в город глазом косят, простору им тут для души мало. Ну а в городе, спрашивается, какой простор? В кино, то есть, битком, в автобусе битком, в ресторане битком. А тут воздух вольный, витамин натуральный, в живом виде — лучок, чесночок, щавель, огурчик, помидорчик… Мне, то есть, верить можно, сам в городе восемнадцать лет строительству социализма всей душой отдавался. Сознательно. А работа была — у-у! В отделе кадров, нервы каждый день — на клочки, на клочки! Это вот уже как мне пенсию дали, сюда перебрался, в области здоровой критики силы прилагаю… Интересная, знаете, работенка была, все с людьми, с людьми — одного сюда, другого туда. Кто подумать может — чего такого? Сиди, пиши… А люди у нас какие? Невоспитанные еще у нас люди, настырные. Иной еще ничего, понимает положение свое, вежливо просит, а иной мало что на горло не наступает, а сам нос в облака, хотя и нос-то у него картошкой. Ну, я что? Обходился. В бутылку лезть или ругательные слова произносить — это на авторитете аукнуться может, аккуратненько нужно. «Ты, говорю, дорогой товарищ, — обратите внимание, я всегда не просто как-нибудь обращался, а «дорогой товарищ», то есть! — ты, говорю, нос-то пониже опусти, пониже, да высморкайся сначала. А на высоту его не возноси, там, наверху, вороны летают, ненароком какая за гнилой сучок примет, пересидеть вздумает, обмарать может!» Смеху, смеху! Учишь для его же пользы при помощи юмора и сатиры. А как же? Должен понимать, ты меня ищешь, не я тебя, — значит, соблюдай в деликатности… Так вот и служил в полной преданности, кровь и нервы без остатка отдавал делу строительства, а как пенсию назначили — сюда переехал. Зимой еще там, в городе, среди жены и взрослых детей потрусь, в театре, на лекциях каких культурный уровень подниму и — опять сюда. Дом у зятя — я вам говорил уже? — большой, жилплощадь целиком по причине их малосемейности не осваивается, а еще воздух тут, витамин натуральный, живой… говорил уже? А главное, и тут служу, не щадя, отдаюсь делу построения путем критики и самокритики. Опыт свой, то есть, с людьми применяю, а глаза у меня, не хвалясь скажу, зацепистые и политику во всем масштабе понимаю… Только народ тут, в селе, какой? Прямо сказать — тьфу — вроде неодушевленный народ, не доросший до сознательности… Председатель вот весной у бригадира на дне рождения был. Радио уже выключили, по-старому, ведьмам на помеле время летать, а они еще песни тянут: «Вя-а, вя-а-а». Это, то есть, какой же такой порядок? Куда завести может? Младенцы спят, престарелые спят, молодые… Ну, молодые, может, не спят, а все равно — что такое? И к тому кумовство, панибратство, при таких делах все по ветру пустить можно… Говорю председателю потом: мол, учти, Андрей Савельевич, от водки вред один, антиобщественность всякая, да еще чего люди говорить станут… А он мне знаете что? «Если, говорит, по хозяйству хочешь работать, дадим посильное дело, а язык под ноги не суй, отдавить можем!» Ну, не тип, то есть? Говорим — «душа», «душа», а коснись — грубиянство одно, невоспитанность. Или вот насчет свиньи… Иду, то есть, мимо сада, гляжу — две доски оторваны, свинья в сад забралась, яблоком хрупает. Это что же, то есть, получается, если поглядеть? Яблоко — оно на базаре или в магазине сколько стоит? А тут одна свинья залезла, две свиньи залезли — пошло хозяйство по ветру, поехало! Я и говорю бригадиру: «Ты, говорю, обязательно разузнай, чья это свинья такая, ты, то есть, на собрании вопрос заостри, политическую оценку дай, штраф соскреби. Диалектически, говорю, правильно». А он что — взволновался, думаете, заострил вопрос? Буркнул: «Быва-аеть!» — да приказал свинью изогнать и доски новые прибить, только и всего. А государство страдай, верно? Социалистическое строительство страдай, так? А то — «душа», «душа»… Или вот канава эта, кювет по-современному… Проложили, когда грейдер делали, ничего, соответствовала. А месяц, назад грузовик тут по распутной погоде съехал, закупорил кювет грязью, вода против калитки днями стоит. Зачем ей, грязной, то есть, воде стоять тут? Председателю колхоза писал, председателю сельсовета писал, в райисполком писал — не ремонтируют и не ремонтируют, отвечают, что, мол, и всего дела — десять лопат кинуть, самому можно… Чувствуете логику? Нынче говорят — грейдер ремонтируй лично, завтра скажут — социализм строй лично… От них дождешься! А я вопрос принципиально ставлю — раз государственная дорога, то и делать при ней все надо организованно, согласно социалистическому планированию, а не каждому со своей лопатой лезть. Это что же у нас получится, если каждый сам со своей лопатой лезть станет? Один полезет, два полезут, сто полезут — антимарксистская стихия, и ничего больше, то есть… Ну, я и выявляю всякие эти и прочие недостатки, пишу и сигнализирую в организации всякие, в газеты тоже, центральные включая, — не анонимно пишу, за собственной подписью, с указанием имени и отчества и полного диалектического обоснования. Для убедительности цитаты из политических брошюр привожу, из Горького в дополнение беру, из Маяковского. Оно, правду сказать, трудно Маяковский пишет, с крючками какими-то все у него, а цитатки — это у него хорошо получается, тут не скажешь. Не то что у нынешних… Я ведь и нынешних писателей по радио слушаю, придиристо слушаю, с точки зрения текущего момента. И блокнотик под рукой держу, отметочки делаю, и как что замечаю — опять же в редакцию сигнализирую, чтобы меры там приняли, порядок навели. И до писателя мнение свое довожу тоже, чтобы думал и думал, — адресов, то есть, я их не знаю, так в союз направляю или в редакцию какую, найдут… Вот про пенсионеров говорят, что иные как от работы отвалились, как получили обеспечение, так на огороды подаются, персональным обогащением занимаются, а то «козла» забивают… Я лично, то есть, таких со всей решительностью осуждаю, я служение обществу превыше ставлю, остатки нервной системы дожигаю, не щадя… В этом году уже сто семнадцать сигнализирующих писем написал, каждое под своим номером, — в тетради учетик веду, чтобы не как попало, а по-настоящему, по-деловому, по-государственному… Сегодня вот тоже с утра, с пяти часов, одному академику сигнализировал насчет газа… Слыхали небось? Из Узбекистана газ ведут, с Кавказа, тыщи и тыщи километров труб, металлу угробление. Рабочие, то есть, добывают, варят, а они гробят и гробят. А вот у нас на Хлюповом болоте как поглядишь поверху — все пузырьки, пузырьки, пузырьки… Газ, значит, вырабатывается изнутри, образуется, а уходит-то понапрасну, под самым носом у науки нашей. Потому считаю долгом обратить внимание — вот она, кладовая, и нечего за тыщи верст бегать. Человек я советский, скромный, пусть там себе премии обламывают, меня в конце книги или в статье помянут, помог, мол, — и за то спасибо, главное, что государственный интерес, во всенародную копилку… Что, уходите уже? А со свиньей как же? С кюветом? Не из газеты вы? Ишь ты, а я думал, то есть… Ну, ничего, ничего. Вы в дом зайдите все же, я вам тетрадочки свои покажу, чтобы все узнали и доложили где следует… Некогда? Вот все оно так — «некогда», «некогда», «дела», «дела»… А ты, то есть, надрывайся… Ну, вы все ж таки доложите там у себя, воздействуйте… Мол, есть такой пенсионер-общественник, радеет, то есть, не щадя, исполняет долг. Герасим Митрофанович, по фамилии Пузичкин… Пу-зи-чкин!..