Там, впереди

— Умный вы, Иван Мартынович, — уловив паузу, говорит Васька. — Мне бы так говорить!

— Опыт! — соглашается довольный Таборовский, но, примерив самопожелание это на Васькину натуру, хорошо ему известную, настораживается: — Тебе-то зачем?

— Завгаром стал бы. В год, от силы — в два.

— Тю! — удивляется Таборовский. — Для того не слова нужны, а знания.

— Правда, и знания, — принимает поправку Васька. — Но только в отдельности не поможет. Я свой район до подноготной знаю, по другим тоже резину протирал, дай бог. И вот что выходит: как говорун, так прямо винтом кверху лезет, а как нет, так больше низом биография идет, какие там ни есть знания да умения.

— А мысли?

— Чего — мысли? — не понимает Васька.

— Чтобы говорить, надо мысли иметь. Слово — это тебе не шелуха от конопли, не жмых, на который лещи клюют. Человека все касается, от выстрела «Авроры» до одуванчика и Млечного Пути, ему не думать — не жить.

— Мысли из газет можно взять, по радио.

— Слыхали? — изумляется Таборовский. — Интеллектуальный иждивенец в чистом виде, как полупроводник. А я на пенсию собирался, думал, пора смене вожжи передавать, пусть сами правят и едут. Так что же из этого получается? Назад к лаптям и лучине?

И тут, очистив юбку — при свете костра кажется, что уже все в порядке, а как выявится при свете дня, неизвестно, — вмешивается в спор Надежда Забродская.

— А ничего! — смеется она. — Жить будем… Что вы кидаетесь на молодых? Васька, он, конечно, сам по себе, для обобщений не подходит, а про словеса врезает правильно. Мало говорим, да? С толком все? На прошлой неделе на совещание весь район собрали — планы, задачи, выполнение; теперь опять на совещание поспешаем, опять планы, задачи, выполнение… Другой и хотел бы подумать сам, так некогда, только успевай слушать да говорить! Слыхали, наукой доказано, что звук человеческого голоса можно в теплоту преобразовать?

— Допустим…

— Ну, так нашему району атомные котлы не нужны, на одних речах целая электростанция может работать. Самое дешевое местное топливо!.. А урожаи так себе, и неоткуда им быть: пашут и то с огрехами, борозду прут вдоль склона, чуть сильный дождь — почва в размывах, верхний слой вместе с удобрениями в овраг, вода поверху слетела, а земля суха. Технику все подгоняют и подгоняют, а урожайность на месте завязла, вроде нашего грузовика. И никто из ораторов не вспомнит крыловской басни: «Там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить…»

— Так вот они и пашут, — обиженно кивает Таборовский в сторону Васьки.

— Я не пашу, — говорит Васька.

— Ну, приятели твои. Единого поля ягоды.

— Это вы пашете, — упрямствует Васька.

— То есть как так?

— Так… Вы главный на полях.

— Верно, — поддерживает Ваську Забродская. — А кто?

Таборовский, не ожидавший такого поворота, на мгновение остается недвижимым, и на лице его, уже изрядно пропаханном морщинами, словно и по нему пронеслись те самые ливни, мелко подергивается мускул под левым глазом, а рука с ножом замирает, и по лезвию, мокрому от помидорного сока, как бы течет ручеек пламени. Потом он бросает нож и, вытерев руки о брезент, поднимается, сутуловатый, злой, словно бы закипающий от огня, что мечется сбоку.

— Черт бы вас побрал! — ругается он. — Критики… Да разве я власть на полях? Я буферное устройство, с двух сторон удары своими боками смягчаю. Газеты читаете? И снег еще не сошел, черепки ледяные в земле, а районная и областная газеты уже чуть не через день сводки гонят на первых страницах: передовики пахоты такие-то, в хвосте плетутся такие-то. «Передовики»-то землю портят, бесполезно грязь тракторами месят, а им почет, у них от удовольствия по мордам коровье масло течет, а отстающие, что землю хотят своевременно уходить, — они третий сорт, им холки мылят, на совещаниях поносят, ночью по телефону лают. Сев — опять то же: кто поперед забежал, в стылость зерно бесполезно сунул — наверху, кто время выждал и сеял аккуратно — внизу полоскается… А потом, когда на полях колос колосу кукиш кажет, колхоз на меня кивает — не углядел, сверху вицы для битья парят — не оправдал… Должность, а?

— А не перегибаешь по запальчивости, Иван Мартынович? — спрашиваю я. — Не одной краской картину сию малюешь?

— Ну, есть греха малость… Для наглядности. И потому, что здоровую ногу и не чувствуешь, от той охаешь, на которой мозоль. Но что дуроломствуем изрядно, по части заседательской нервотрепки удержу не знаем — это факт. Тут тормозить надо.

— А вы лесу не жалуйтесь, — ехидно советует Забродская. — Вы завтра на совещании.

— Что будет, представляешь? — уже остывая, в примирительном тоне спрашивает Таборовский.

— Более или менее.

— А именно?

— Давайте ужинать, — предлагаю я. — Голодное брюхо к разуменью глухо, а нам завтра еще машину тащить. Силами надо запасаться…