Там, впереди

Байку эту, не бог весть какую хитрую по философии своей, но не лишенную некоей наивной поэтичности, рассказывал нам учитель в белооблачный прохладный день на берегу реки. По дубовой роще, зелеными клубами листвы восходившей в небо и до сумерек затененной понизу, перекатывалось грустное воркование сизых лесных голубей — горлинок.

— Из птицы кладезь премудрости делать не надо, — говорил учитель, — а размышлять надлежит — что и к чему. Она, птица, тоже на обобщения наводить может. Вот послушайте, что мне тут один бородед плел — вовсе сивый старик, браконьер к тому же, с вентерями и сетями по протокам бултыхается, словно и нет запрета, но на язык легкий и занятный… Пели, мол, в роще три горлинки, да по-разному, всякая на свой лад, хотя я лично никогда их не различал, — может, потому что не музыкален. И у одной очень грустно выходило, хотя и трогательно — бередит мысли, а для чего — не понять. Другая бесхитростно так, безо всяких там вывертов раскатывалась, но — бодряще, радостно. У третьей же в песне ее как-то все перемешивалось: и радость, и печаль, и задумчивость этакая — и томит, и щиплет душу, а и возвышает в то же время, внушает: «Жизнь не из одних ясных зорь и теплых полдней состоит, это уж так, но ты иди повеселей, нос не вешай! Иди, шагай!» Слушал этот концерт старый ворон — про него говорят, что сто лет живет, значит, опыт, и повидано порядком, и лиха тоже хвачено, — слушал, а потом и спрашивает у первой горлинки: «Ты о чем это?» — «О минувшей весне, — говорит она. — Столько было хорошего». — «Отчего же так печально!» — «Оттого, что ничего не вернешь…» — «А ты?» — спросил он вторую. «А я о том, что завтра будет новый день». — «А я о сегодняшнем, — сказала третья. — Все в нем смешалось — и вчерашнее и завтрашнее: и пропавшее гнездо мое, сбитое по весне ветром, и те вон белые облака, что плывут надо мной, и завтрашний рассвет. Только не расспрашивай меня долго — день короток, и я боюсь, что не успею пропеть обо всем…»

Закончив свою историю, может, и впрямь рассказанную дедом с разбойными навыками, есть у нас такие, не перевелись, а может, и самим выдуманную, учитель помолчал, осмотрел нас поочередно своими светлыми глазами, вздохнул:

— Таскаю вот на памяти сказочку эту, а для чего — и не знаю. Воображение дразнит, на себя же стану примерять — только запутаюсь, не певец вроде… А?

1964

ТАЙНА ВАЛИ МАЗУРОВОЙ

Семнадцатилетняя Валя Мазурова, тоненькая, с загорелыми спортивными ножками — при ходьбе чуть прорисовываются мускулы, — спускается с горки, охлопав ладонями траву, устраивается на обрыве у реки, синими затуманенными глазами смотрит в луговые и лесные дали. Там, в лозняках, будто готовясь к вечернему концерту, настраивают свои голоса соловьи — пустит трель и тут же оборвет и долго молчит, а потом снова пробует. Под обрывом на галечном перекате шумит вода, и, по мере того как солнце уходит за горизонт и наплывают пока еще еле заметные сумерки, шум этот становится вроде бы громче, отчетливее. С горки от села идет Марк Хворостилин, тридцатилетний бригадир, в сбитой на затылок кепке и клетчатой рубахе с распахнутым воротом.

— Что глаза пялишь, девка? — усмехается он. — Луга не видела?

— Да я так, — смущается Валя, угадывая за грубоватым вопросом скрытый интерес. — Гусей наших где-то на озерах дьявол носит, выглядываю вот.

— Гуси сами дорогу знают.

— А на всякий случай, чтоб мать не беспокоилась.

Через полчаса, примкнув лодку и забрав весла — днем ребятишки катались, — Хворостилин возвращается обратно, спрашивает:

— Ну, как гуси?

— Какие гуси? — не вдруг понимает Валя.

— Да те, которые на озерах…

— А-а, — только и находится сказать Валя. — Ничего…

На том разговор и кончается, но одиночество ее длится недолго: по тропинке от реки — купалась у парома — поднимается Даша Королева, недавно вышедшая замуж за тракториста, любопытствует:

— Скучаешь, Валя?

— Да нет, просто так, — торопливо отзывается Валя. — Ребята говорили, что мяч принесут, поиграем…

— Ну, попрыгай, дело молодое…

Даша поднимается в село. Когда она проходит мимо дома Марка Хворостилина, тот окликает ее — он стоит в палисаднике, сосет сигаретку:

— С речки?

— Ага.

— Валька все там торчит?

— Сидит.

— Говорит, что гусей высматривает?

— Вроде того.

— Брешет!

— А ты откуда знаешь?

— Все знают. Юрку Домоганова ждет. Влюбилась по макушку.

— Ты так и брякнул ей?

— Я что тебе, бугай безмозглый? — обижается Хворостилин. — На сердце сапогом? Я в гусей поверил, хотя и врет.

— И я поверила! — смеется Даша Королева.

— Но между прочим, зря она там свечкой тает, — добавляет бригадир. — Юрку батька на грузовике увез на станцию, у него там дела.

Поболтав еще минуты две, расходятся. А Валя возвращается, когда уже совсем темнеет, — грустная идет, медленно: не дождалась. Издали заметив ее через окно по белому платью, на крыльцо выходит Даша Королева, будто от нечего делать — спрашивает:

— Поиграла?

Не оставляя времени для ответа, продолжает:

— Уж так Юра Домоганов хотел пойти, да его батька в грузовик забрал, химию со станции возит… Очень он волейбол любит!