Тамерлан (начало пути)

‑ Удивительно! – говорит Тимур как бы машинально под впечатлением сказанных Джамалем слов. – Хороший ковер радует глаза, но…в него можно и закатать человека…

Джамаль еще пуще взволнован.

71

…На месте сооружения помоста для экзекуций на базарной площади. Некто – посыльный поднимается к рабочим.

‑ Велено прекратить работы. Все. – говорит он.

‑ А как изволите поступить с этим? – спрашивает плотник, показывая рукой на недостроенный помост.

‑ Разобрать! – следует короткий ответ.

Посыльный ступает с помоста, его тотчас же обступает толпа зевак. Тут же – знакомый нам мужчина в тюрбане с книгой подмышкой, Джафари, и мальчик Хафиз.

‑ Нам послышалось, что вами сказано слово “разобрать”. – Мы не ослышались? – остро интересуется человек с книгой подмышкой.

‑ Нет не ослышались, уважаемый апенди. Я так и сказал: “разобрать”

‑ Не означает ли это, что казнь отменена? – не унимается человек в тюрбане.

‑ Именно так. Отменена

‑ Слышали, казнь отменена, – говорит зевакам Джафари.

“Отменена… отменена…” – разочарованно проносится в толпе зевак. А на помосте в эту минуту происходит вот что. Один из рабочих со словами: “Нам что? Разобрать, так разобрать”, – обухом топора выбивает доску, которую второй рабочий складывает у подножья помоста… Поверх этой доски ложится следующая и т.д.

Джафари и мальчик Хафиз идут по безлюдной узкой Самаркандской улочке.

‑ Мой учитель, позвольте задать вам вопрос? – говорит мальчик Хафиз.

‑ О, конечно! Конечно!

‑ Я заметил…

‑ Что заметил мой сын!

‑ Я заметил учитель: вы тонко чувствуете прелесть роз, но интересуют вас и мерзости, коими полна суть человека.

‑ Я понял намек, юноша, – молвил Джафари и после долгого и обоюдного молчания говорит: – Да. Я люблю и топтать грязь, и лицезреть противные человеку вещи… Почему? Отвечаю: только тот, кто познал мерзость, грязь, сможет ощутить тончайшие прелести цветов… У – у – уф!

‑ Что с вами, учитель?

‑ Т‑с‑с! … Я вдыхаю запахи самаркандской розы!

Мальчик Хафиз удивлен. Но вот он, вслед учителю, смотрит на другую сторону улочки. – Там изящно семенит в черном покрывале в противоположную сторону молодая женщина. Почувствовав на себе взгляды незнакомых людей, женщина ускоряет шаг, исчезает за поворотом.

‑ Ах, какое личико, какие изумительные глазки! А улыбка! А уста!...

‑ Но…

‑ Что “но’, юноша?

‑ Ведь личико, если я не ослеп, было скрыто под покрывалом!

‑ Разве покрывало помеха для беспокойного зрячего поэта?! Вам юноша, – Джафари ласково треплет мальчика Хафиза по голове, – придется еще немало шлепать по грязи и учить суры божественного Корана. Не бойтесь грязи, юноша, учите суры Корана, Хафиз!

‑ И тогда я тоже стану видеть невидимое?

‑ Вы станете поэтом, юноша.

‑ Я стану поэтом?

‑ Разве я сказал вам об этом? Ах, да, кажется так и есть – сказал…

72

Резиденцию градоначальника застаем в том же виде, в котором мы ее недавно оставили, т.е. хозяина и посланника наедине (если не считать стоящих у дверей канцеляриста и охранника).

‑ Это кусок необработанной бирюзы из Бадахшана – дар…

Градоначальник на слове “дар’ осекся – причиной тому шум, громкие голоса людей за дверями. Канцелярист выходит, но тут же, вернувшись, объявляет:

‑ Человек по имени Чеку доставлен.

Джамаль взмахом руки просит войти в помещение вваливается группа тюремщиков (снова с главой тюрьмы) с Чеку. Последний выглядит печально: взлохмаченный в ссадинах, синяках, в рванной одежде. Увидев Тимура, Чеку несколько озадачен:

‑ Неужели это вы!? Нет, я не ослеп – это Тимур! Тимур, это я Чеку! Твой сотник!

‑ Сотник, откуда ты? – спрашивает Тимур строго, но и участливо.

‑ Как что! Разве не видно по мне, что я только – что побывал в раю!... Это? – показывает на ссадины. – Малость ушибся… сорвался с райской яблони, ну, и…

‑ Почему без оружия, сотник? – еще более придав голосу металл, спрашивает Тимур.

‑ Оружие? Лучше спроси, как я орудовал этим оружием! Их была сотня – не меньше! Сотня шакалов, нас – двое! Двое против сотни – нет, больше сотни жалких шакалов! Я сражался, как лев! Извивался, жалил, как змея! Десять шакалов положил на месте! Но их было больше сотни – что оставалось делать мне, доблестный Тимур! – в своем духе, преувеличив свой подвиг, выпалил Чеку.

‑ Придержи свой язык! – рявкнул Тимур и, обернувшись к градоначальнику, сказал:

‑ Властью данной мне эмиром Казанганом, я призываю вас передать в мои руки вот этого… невоздержанного на язык человека… по имени Чеку!

‑ Отныне он ваш… он свободен, – поспешно соглашается градоначальник.

Тут же с Чеку снимают цепи – он не скрывает (и, не пытается скрыть) своей фонтанирующей радости по этому случаю, едва не подпрыгивает от радости, ловким движением выхватывает из‑за пояса главы тюрьмы саблю.

‑ Извините, уважаемый господин смотритель райского сада, эта… штука принадлежала мне. Видно, она вам приглянулась, но уверяю вас: она вам не к лицу. Я этой штукой отправил в рай и… ад сотни шакалов! Вот она, родимая!

Чеку целует саблю, целует несколько ниже рукоятки – то место, где выгравировано его имя. Затем делает несколько взмахов над головой тюремщика – тот в ужасе, старается присесть, закрыть лицо руками.