Танах и мировая поэзия. Песнь Песней и русский имажинизм

Только осень леденеет,
Только полночь глубока, —
Пей из книги Хасмонеев,
О душа, второй бокал!

Я при встрече Рош Гашоно
Не посыплю хлеб золой,
А в России сокрушенной
Прокричу ему: «Шолойм!»

Даст червонные доспехи
Тополь в северном лесу,
И седые ночи с песней
Лук и стрелы принесут.

Ибо в мире повторимы
Огневые времена,
От которых кровью принял
И борьбу, и бунт, и знак!

Ибо с веткою маслины,
В радуге семи свечей,
Проворкует год счастливый
Слава на моем плече!

[389–390]

Поэт с искренней и трогательной любовью пишет о России и сокрушается, что она долго была ему и его народу не матерью, но мачехой. Тем не менее он видит ее в светлом образе седой усталой матери и тревожится за ее судьбу, ищет для нее слова утешения:

Еще задорным мальчиком
Тебя любил и понимал,
Но ты была мне мачехой
В романовские времена.

А разве ты не видела,
Что золотой пожар возник
От зависти и гибели
И человеческой резни?

Что снеговыми вихрями
Кружился выщипанный пух
И сам кружил притихшую
И сумасшедшую толпу?

И я, покорный пасынок,
Тужил, что вместе не погиб,
Тужил над желтой насыпью
Единоплеменных могил.

И ждал, пока ты, добрая,
Придешь на утренней заре
Усталого и скорбного
По-матерински пожалеть.

И вот в пушистом пурпуре,
Седая, светлая, стоишь,
И слезы, слезы крупные
Сбегают на глаза твои.

Ах, что сказать мне наскоро?
Каких же не хватает слов?
И я целую ласково
Морщинистый, спокойный лоб.

Ведь я задорным мальчиком
Тебя любил и понимал,
Но ты была мне мачехой
В романовские времена.

[391–392]

Поэт верит, что две его родины — Земля Обетованная и Россия — могут породниться. Недаром Россия предстает в образе моавитянки Рут и ее свекрови, скиталицы и страдалицы Наоми (Нооми), пришедших в Иудею, в Бет-Лехем (Вифлеем; в ашкеназской версии — Бейс-Лехем), который стал родиной и для язычницы — а отныне иудейки — Рут. И вновь серп в руках Рут, жнущей на поле Боаза (Вооза; у Ройзмана — Воаз), как и серпы других жнецов, ассоциируются с золотым серпом на знамени, но одновременно — с серпом месяца на небе; сама же жатва символизирует грядущие счастливые дни (цикл «Новый год»):

И опять поанаю запах
Набухающих полей,
Где колосья в росных каплях
Те же, те же столько лет!

И в часы тяжелой жатвы,
Под игру серпов и рук,
Я увижу сердцем жадным
У разлива нивы Руфь.

Это ль не Бейс-Лехем древний?
И Россия — Нооми,
Здесь, голодная, к деревне
Голову в пути склонит?

И Воаз любимой Руфи
Ссыпет звезды ячменя, —
Звезды о поэте грусти,
О Давиде прозвенят.

И жнецы серпы положат,
И в шатрах — костры бесед,
А над ними тот же, тот же
Отраженный в небе серп!

[390]

Давид здесь упомянут не случайно, ведь Рут — его прабабка. Книга Рут, помимо прочих смыслов, говорит о рождении иудейской царской династии, мессианского рода Давида. Мессианскими надеждами дышат и строки Ройзмана: