Читаем Танах и мировая поэзия. Песнь Песней и русский имажинизм полностью

Танах и мировая поэзия. Песнь Песней и русский имажинизм

Эй, серпы покрепче в руки,Жните золотые дни!Сестры, в каждой — сердце Руфи,И за колосом нагнись!Или не скреплен безмолвноПервым мятежом Завет?Братья, в каждом — сердце-молот,В нас — Иуда Маккавей!То вторая Книга ЧиселНачалась в двадцатый век,Оттого заря сочитсяМедом алым по траве.И в садах огнем налитыЯблоки, как буйный стих,Чтоб за трапезой с молитвойВ этот мед их опустить.Пусть над вами стынет просиньИ как талэс[58] облака, —Потекут вином хевронскимСтрофы бодрые в бокал!

[390–391]

Хеврон славился своими виноградниками; кроме того, вино в Библии — символ истины и даров Божьих. Хевронскому вину уподобляет М. Ройзман поэзию (отсюда — название его сборника). Благословение Всевышнему над бокалом красного виноградного вина произносится в Субботу и еврейские праздники. Традиционная еврейская трапеза в праздник Нового года включает яблоки и мед, поэтому они упоминаются в финале цикла, и яблоки при этом уподобляются стиху (или стих яблокам). Но яблоки, мед, вино, виноград — важные топосы-лейтмотивы Песни Песней, и именно яблоня (яблоневый сад) символизирует возлюбленного, как гранатовый сад — возлюбленную.

Два этих сада — яблоневый и гранатовый — сливаются в поэзии М. Ройзмана в единый образ в цикле «Сад» (1923), в котором содержатся многочисленные аллюзии на Песнь Песней, имеющие не только любовно-эротическую, но и сакрально-мистическую подсветку. Сад, ассоциирующийся у поэта с Пардесом Песни Песней и Эдемским Садом (не случайно постоянно упоминаются смоквы, виноградные лозы), одновременно выступает как Сад поэзии, Сад творчества, соединяющий Восток и Запад, еврейское и русское:

Узлом тоски восточнойТак закручен строго ритм,Что ассонанс на строчкахЗолотой серьгой горит.О брат! река скрываетЛодку. Веслами води,Как желтыми крылами,В звонкой россыпи воды!И полной, полной горстьюБрызни в солнце из реки,И солнце вниз отброситЖемчуга. Ты крылья кинь!И слушай, как упрямоВечером зашепчет зыбь,Что мой хорей и ямбы —Виноград одной лозы.Как яблоки закатаУпадут в камыш за мостом,И тишина покатитАссонансы на простор.

[385–386]

Сад в одноименном цикле Ройзмана несет в себе приметы обычного фруктового сада среднерусской полосы — с вишнями, грушами, кустами малины, но одновременно это сад Земли Обетованной, благоухающий розами, на которые ниспадает роса Хермона — символ благодати Божьей. Как и в Песни Песней, это сад любви и в то же время Сад мистической тайны:

Есть у сердца старая тайнаПро тот фруктовый сад,Где малина губы подставит —И до крови кусай!Знаешь — бусы черные вишен,Подвески медных грушПокачнутся вечером тише,Чем силуэт в углу.И пастух стада от затонаПогонит по траве,Как влюбленный Яков по склонамЛавановых овец.И куски земли на ладониЗапахнут, как венокГордых роз Ливана. Надломишь —И росное вино!Разве холм в строфах не станетЕромонскою горой?И от сердца вечная тайнаК ней не взлетит орлом?

[386]

Насыщая свой текст многочисленными аллюзиями на Тору и другие книги Танаха, вводя в любовный контекст упоминания о еврейской литургии, молитве (маарив — вечерняя молитва; слово передано на идишистский манер как майрэв), талесе, в который оказываются «облаченными» кусты жасмина, сплошь покрытые белыми благоухающими цветами, поэт создает атмосферу особой трепетности и святости любви:

Перейти на страницу: