Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

На суде все пятеро были спокойны, но очень серьезны и очень задумчивы: так велико было их презрение к судьям, что никому не хотелось лишней улыбкой или притворным выражением веселья подчеркнуть свою смелость. Ровно настолько были они спокойны, сколько нужно для того, чтобы оградить свою душу и великий предсмертный мрак ее от чужого, злого и враждебного взгляда [Андреев 1990, III: 53–54].

Эта характеристика дается внешним наблюдателем, который чувствует в преступниках только одно – сосредоточенность на будущей смерти.

Но как только автор заглядывает во внутренний мир персонажей, каждый из них предстает отличным от других, что и определяет будущее содержание рассказа. В облике Сергея Головина подчеркиваются его «здоровье» и «молодость», в Мусе «зажжен огромный, сильный огонь», Вернер пробуждает ощущение «непреоборимой твердости», Василий Каширин «состоит из одного сплошного, невыносимого ужаса смерти и такого же отчаянного желания сдержать этот ужас», Таня Ковальчук «обнимает всех материнским заботливым оком» [Там же: 54–56]. Персонажи демонстрируют сразу несколько психологических танатологических концепций: игнорирование, страх, заботу о других. Однако ни у кого нет «естественного» взгляда на смерть, нет ее принятия; они попали в экзистенциальную ситуацию, но пока еще не осмыслили ее. «Твердость» Муси и Вернера – это продолжение роли революционеров, но никак не ясный взгляд на предстоящую гибель.

Персонажи меняются: за короткий срок им предстоит не столько переосмыслить свои жизненные взгляды, сколько выработать свое отношение к смерти. Для большего эффекта от разнообразия танатологических позиций в повествование вводятся еще двое осужденных: Янсон и Цыганок. Интересно, что они осуждены за действительные убийства, тогда как пятеро революционеров – за предполагаемое. Одно и то же наказание может быть исполнено в отношении совершенного и несовершенного преступления – следовательно, убийство обладает различной смысловой нагрузкой. Судей страшит даже возможность смерти по убеждениям, на террористов смотрят с опаской. Другая позиция занята правосудием по отношению к привычному типу убийства теми, у кого была понятная мотивировка, – желание насилия или разбоя из-за социального или психологического неблагополучия. Янсон кажется нелепым, Цыганок вызывает любопытство.

То, что смерть в социуме неравнозначна, становится понятно и по отношению к Янсону в тюрьме:

Хотя Янсон и приговорен был к смертной казни, но таких, как он, было много, и важным преступником его в тюрьме не считали. Поэтому с ним разговаривали без опаски и без уважения, как со всяким другим, кому не предстоит смерть. Точно не считали его смерть за смерть [Андреев 1990, III: 61].

Таинство смерти входит в противоречие с незначительностью фигуры преступника, нивелируется ею. Вместе с тем Янсон, постоянно повторяя фразу: «Меня не надо вешать», – убеждает себя в невозможности будущей смерти. И эта мнимая власть над гибелью открывает в крестьянине сатанинское начало:

Менее всего был похож на сатану этот человек с маленьким, дряблым личиком, но было в его гусином гоготанье что-то такое, что уничтожало святость и крепость тюрьмы. Посмейся он еще немного – и вот развалятся гнилостно стены, и упадут размокшие решетки, и надзиратель сам выведет арестантов за ворота: пожалуйте, господа, гуляйте себе по городу, – а может, кто и в деревню хочет? Сатана! [Там же: 62].

От полного неверия в свою скорую смерть крестьянин приходит к осознанию ее неизбежности; здесь описывается человек, никогда прежде не думавший о кончине: