Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию

Темен конец повествования. Дева с горящим углем в груди (может быть, следует читать «дева с пламенным сердцем») умертвит зверя, – так обещали ночные гадания в тайном лесу. Но был ли умерщвлен зверь? Освободились ли из-под ужасной власти свирепого зверя трепетавшие перед ним люди? Неведомою осталась судьба страны, где воцарился зверь, и самое имя страны поглощено забвением [Там же, II: 334].

Не ясна концовка и в других символико-фантастических текстах: в «Маленьком человеке» Саранин, уменьшаясь от волшебного эликсира, «кончился» [Сологуб 2000, I: 631]; в «Белой собаке» мужики стреляют в собаку, которая «прокинулась голою женщиною и, обливаясь кровью, бросилась бежать, визжа, вопя и воя» [Там же, II: 383]; главная героиня «Снегурочки» «оседает белым снежным комочком» [Там же, III: 541].

Можно ли сказать, что фабула или сюжет (о котором в данном случае следует говорить с большой осторожностью) заканчиваются вне текста, после его границы? С одной стороны, и автор, и реципиент ограничены рамками произведения, и то, что домысливается сверх него, уже не является авторским, аутентичным. С другой – открытый финал входит в коммуникативный замысел писателя: он «заставляет» читателя самостоятельно продолжить и завершить повествование. Возможно, в данном случае корректнее предположить, что реципиент способен домыслить фабулу как последовательность событий, но не сюжет как уникальное авторское наполнение этих событий образами и смыслами.

По-видимому, необходимо говорить о «мере завершенности» (или «мере открытости») фабулы и сюжета произведения. Эта мера не всегда зависит от введения дополнительных отрезков текста после мотива, который можно считать финальным. К примеру, в рассказе «К звездам» гибель Сережи констатируется с помощью довольно большого количества предложений:

Рано утром нашли его в сырой траве у забора. Он лежал, широко раскинув руки, с лицом, обращенным к небу. Около его рта, на бледной, словно припухшей от улыбки щеке, темнела струя запекшейся крови. Глаза его были сомкнуты, лицо не по-детски спокойно, он весь был холодный и мертвый [Там же, I: 426].

Но мотив нахождения и наблюдения тела является статическим и не отменяет финальной функции мотива смерти.

В творчестве Ф. Сологуба встречаются еще более сложные тексты. Рассказы «Старый дом» и «Помнишь, не забудешь» с позиций современного литературоведения можно назвать феноменологическими. Фабула в них почти нивелирована, а сюжет основан на движениях внутреннего мира персонажей, живущих воспоминаниями об умерших. Все в этих произведениях, в том числе финальные эпизоды, сконцентрировано вокруг танатологического мотива. Безысходность тоски персонажей, безнадежность их ожиданий, замкнутость в мире воспоминаний, безразличие к внешним факторам создают ощущение завершенности текстов.

Так что же значит «ощущение завершенности» (или «незавершенности»)? Если воспользоваться терминологией теории актуального членения речевого высказывания, то закрытый финал – это случай, когда произведение заканчивается уже известной информацией, когда тема-рематическое движение завершается темой; открытый финал – это случай, когда произведение заканчивается новой информацией, когда последняя рема не становится темой[65]. У Ф. Сологуба есть еще один рассказ – «Путь в Еммаус», который очень похож на «Старый дом». В обоих произведениях главные действующие лица сконцентрированы на воспоминаниях о казненном близком человеке. Однако героини «Старого дома» не выходят из состояния точки, а Нина из «Пути в Еммаус» в канун Пасхи переживает преображение, прощая палачей и ощущая присутствие жениха. В последнем случае мотив смерти сопрягается с мотивом духовного преображения, согласно концепции мирового археосюжета В. Тюпы [Тюпа 20016: 33].