Танец на цыпочках (СИ)

Хранительница мудрости снова протёрла глаза и по памяти побрела в сторону Вигшадхира. Тело ещё не вполне послушно, но Мев чувствовала боль в ногах — то ли после смертного сна, то ли от просыпающейся ярости, — она решила вытолкнуть из себя в темноту её едкую желчь. Ярость нехотя рассеялась.

Люди Тени замерли на местах и повернули головы на Тропу Великой Охоты, к своей жрице. Хватаясь за воздух, Мев шла на их шёпот. Его звук крепчал и наполнялся радостью по мере того, как очертания Мев проступали из мрака — они тоже увидели её. Боковое зрение так же скользило по теням, стоящим перед её хижиной. В эхе их нитей угадывались погибшие и не ушедшие жители деревни.

Хранительница мудрости тяжело подошла к дому и попыталась заговорить. Слипшийся рот с трудом разомкнулся, и Мев прошептала слова приветствия. К ней тут же подбежал неизменно молчаливый Нанчин с одеялом и чашкой с целебными настоями. Мев накрыла его лицо ладонью, и слёзы навернулись на его глаза. Она пожала плечами:

— Всё к этому шло. Так даже лучше — теперь Мев не оставит свой клан, ни в жизни, ни после.

Нанчин заулыбался, вытирая глаза, увердительно затряс головой и жестами показал, что её зверей больше нет, что Люди Тени понемногу пообвыклись, что научились кормиться иначе, чем прежде и что в целом жизнь их ненамного изменилась. А, и еще что на Совете каждый сам за себя.

— Мы не воюем, Нанчин, и не берём силу павших — напомнила она.

Тот виновато улыбнулся и пожал плечами.

— Ну хорошо — только не воюем. Запомни — Мев не хочет, чтобы её клан отравился дарами Самозванца.

Нанчин закивал.

Весть о возвращении Мев быстро облетела затихший остров, и в её хижину выстроилась очередь живых и мёртвых вождей.

Она рассеянно скользила новыми, иными, глазами по окружившим её лицам, пытаясь зацепиться хоть за чей-то взгляд, подожжённый гневом или благословлённый силой не склонять колен, но в неё, словно пощёчины, прилетали только страхи и сожаления.

— Хранительница мудрости, почему умирают наши андриги?

— Мев, почему вода стала отравленной?

— Сделай что-нибудь, нелюдимая Мев, мы же знаем, ты всё можешь!

Хранительница мудрости опустила веки, чтобы хоть на минуту вернуть уплывающую гармонию. Наконец она вынула главное, — что живёт, вцепившись в последнюю мысль — если она до сих пор жива, значит, действительно способна на всё. Сбросив одеяло, Мев сбежала в лабиринты памяти.

Она сбежала к тому, с кем они так и не попрощались. Только треснувший амулет гулко стукнул по полу и развалился на неравные половины. Нанчин бережно поднял его и прижал к груди, наложив охранный знак на место, с которого исчезла хранительница мудрости.

Мев снова стоит на улицах Серены и нервно теребит кончики пальцев, потерявших здесь ногти. Вокруг — костры, в которых вместо дров — люди. То ли листья, то ли бабочки отрываются от земли и взлетают к багровому солнцу хороводом искр. Она вскидывает голову вслед, и ком встаёт в горле, и нельзя ни вдохнуть, ни заплакать: призрак церемонии Тупого Серпа пришёл сюда вместе с ней. Поймав одну бабочку, хранительница мудрости всхлипывает и раскрывает ладони. В них кусок плотного пепла с убегающими вверх искрами.

Она зажимает рот и горько плачет, содрогаясь всем телом, садясь на мёртвые камни пустых улиц. Самозванец спутал пути видений Мев? Не может быть, он слишком груб и неопытен. Зачем она здесь, в городе мёртвого огня и червивых душ, обремененных кусками мяса? Размазав кулаками слёзы к вискам, она фокусирует взгляд и вскакивает на ноги.

Между неё и горой огня стоит, скрестив на груди руки, Катасах и смотрит на кадавров. Шлем лежит у его ног. Она на цыпочках идёт к нему, не смея моргнуть, не смея спугнуть видение. Почерневшая ладонь ищет амулет на груди, чтобы на всякий случай за него схватиться и найти дорогу из невыносимой иллюзии, но амулета нет. Она пошатывается от неожиданной потери, но не сбавляет робкие шаги. Ей уже почти всё равно. Если и суждено заблудиться навеки в мучительном лабиринте, в котором есть Он — значит так тому и быть. Три десятка циклов она копила обиду и страхи, но они остались в погибшем мире, дар которого приняла нелюдимая Мев, — дар оставлять с собой только истинную волю. Сейчас её воля и Катасах неделимы.

Мев влечёт к его ссутулившемуся силуэту. Гора огня не обжигает, а только слепит её. Она надеется на полумеры, поэтому решает позвать. Мев кричит как умирающая андрижица, она кричит его имя, но из горла вырывается только крик кошмара, только слабый свист.

Она больше не хранительница мудрости, она — заблудившаяся и потерявшая путеводные нити девчонка. Она держится за воздух и опирается на память о нём.

И Мев бежит к Катасаху, готовая разбить его образ своими бесплодными усилиями, задыхаясь и потеряв надежду. И его спина мягко пружинит под ударом об его застывшую фигуру. И её взгляд взлетает к его лицу, и он оглядывается через плечо.