Танец Огня.

— Я не того… не боюсь, — Анька уставилась на монстрика, а плечо уже само скинуло лямку, а руки жадно искали в рюкзаке чехол фотоаппарата. Она лихорадочно поменяла настройки и ме-едленно стала наклоняться к мышке.

— Вот так повернись… ага… руку вот так подними чуть-чуть… ага, хорошо…

— Чудны дела твои, господи! — Лев с готовностью исполнял ее просьбы. — Ты первая девчонка, которая у меня на глазах не боится мыши! Помню, собрались мы с пацанами на рыбалку. А ночевали у одного чувака, дача у него была рядом, в поселке. Двинули на великах с удочками, без балды, даже без пива. А мне девчонка одна очень нравилась, с нами была. Я аж застеснялся. Приехали, короче, вошли в домик, то-се, дрова-воду таскать, печку топить… Вдруг она, вереща, на стол! Чума полная! Посуда бьется, все орут… А это мышонок, оказывается, на середину комнаты выбежал. Не видел никогда такой толпы, любопытно стало — чиво там? А как только кипеш поднялся, он вдоль стенки — шырк! В сапог старый — шасть! И затаился. Потому как реально молодой еще, дурачок. Сидит, короче, в сапоге, не трогает никого… а эта орет со стола: «В озеро эту мышь, вместе с сапогом!» Такая красивая была, большеглазая… девушка, в смысле, не мышь, — и такая садистка оказалась. Ладно там, выпусти в огород, отнеси в лес. А то сразу — в озеро! И с сапогом, главное. Спасибо, хоть в бетон не попросила закатать. Ну и разонравилась мне сразу. Характерами не сошлись. Не мазохист я, наверно.

— Я тоже испугалась, когда эта прилетела, — откликнулась Анька.

— А ты прикинь, она-то как испугалась! Летит себе, думает: «О, какое уютное гнездышко на дереве! Сяду, отдохну…» А дерево как давай реветь и прыгать, да вдобавок другое дерево ветвями ее сцапало!

Мышь сердито пискнула, пытаясь вытащить и распрямить черное крыло. Ей явно не понравились оживающие деревья.

— Ладно, ладно, не вертись, сейчас пущу…

— Погоди, я сюда встану, тут свет хороший… Давай!

Лев разжал ладонь. Мышь посидела, недовольно попискивая, потом сорвалась в воздух, вильнула вправо-влево, резко нырнула вниз и пропала в темноте.

— Ах, какой кадр! Смотри, снизу снимала! Шедевр! Я — гений!

Лев заглянул в окошко фотоаппарата. На зеленом смазанном фоне мышь улыбалась, как дантист, посетивший кладбище вставных челюстей. Крылья, освещенные солнцем, тоже попали в кадр. Видны были кровеносные сосуды и тонкие лучевые косточки.

— А ты, оказывается, мышей любишь?

— Скорее, хорошие фотографии люблю, — честно покачала головой Анька, — а мышей просто уважаю. На расстоянии. Но могу и в руки взять, если привыкну.

— Я думал, все девчонки боятся мышей.

— Угу. И топят их вместе с сапогами. И все в глубине души садистки.

Анька чувствовала себя странно. Словно на время потеряла память, а теперь опять нашла, но уже отстраненную, немножко чужую. С таким чувством она часто разглядывала старые фотографии. Вот ты стоишь, сидишь, бежишь, обнимаешься с друзьями, танцуешь, показываешь язык, читаешь книжку, валяешься в одуванчиках. Вот в голове мелькает припев песни, которая крутилась в наушниках, апельсиновая долька луны, миндальный вкус шоколадки, запах наваристой ухи с костра, мягкий собачий бок. Но куда ушло то, что заставляло тебя смеяться или хмуриться? Почему мгновение осталось, а целый год до него — пропал? Только лица на фотографиях не изменились, причем некоторые можешь вспомнить, а некоторые — уже нет. Только смех остался, только грусть, песня, раскрытая книга, закат над озером, корзина малины, разлетевшийся одуванчик.

Лев вывел ее на тропу и зашагал к лестнице. Оба помалкивали. Анька — оттого, что пережила сегодня слишком много. Изумление, боль, страх, опустошенность, дикий ужас, любопытство, азарт… После такой эмоциональной встряски эпизод с Аллочкой казался комариным укусом. Кто-то кого-то любит. Подумаешь, мировая трагедия.

«А как же бег по лесу? — напомнила она сама себе. — Как же стихи, которые ты шептала в мазутную воду? Как же красная пустыня?»

Все осталось внутри. Только потеряло остроту, стало казаться игрой, детской обидчивой разборкой на уровне «кто кого по голове совочком стукнул». Спроси: сколько времени прошло с тех пор? Анька ответила бы: год, десять лет, сто лет…

— Кстати, я сам садист! Я блондинку нашу отправил обратно одну-одинешеньку, — подкинул невинную тему для разговора коварный Лев.

— Да ну?

— Ну да!

Она покосилась на него, пытаясь понять. Логика тут не работала, логику следовало отключить. Умом она не понимала Лева ни капельки. Вот почему он отправил Аллу одну на берег?

— И почему ты отправил ее обратно?

— Потому что ты убежала.

— Хорош дразниться! Если поссорились — помиритесь, с кем не бывает.