Танец Огня.

Сердце заторопилось: ту-ду, ту-ду, ту-ду! Черный силуэт ждал ее. Нет, нельзя трусить и отступать. Ведь это самая настоящая трусость — сбежать, отключить связь, бросить его без всяких объяснений. В чем он провинился. В том, что выбрал другую? А разве это вина? Надо сказать ему несколько слов, попрощаться и спокойно уйти. Отпустить его, чтобы между ними не протянулась тоненькая призрачная ниточка недосказанности. Ведь когда один вдруг замолкает, второй начинает невольно искать ответ, ловить, добиваться объяснений. Нет, это нечестно. Человек — не собака на поводке, она не хочет дергать за невидимую веревочку. Пусть у него все будет хорошо, может быть, тогда кончится эта «любовь-боль». Или вся останется у нее в душе, как тяжелый осколок мрамора, как кусок, вырезанный из промозглой пещерной тьмы…

Анька шла, вела кончиками пальцев по влажной холодной стене, и ей становилось жарче и жарче… Тут что-то на ходу стукнуло ее по ребрам, ноги подогнулись, длинная поперечная палка уперлась в живот. «Да это какой-то заборчик», — успела сообразить она, падая на заграждение. Заборчик кровожадно хрустнул и подломился. Анька полетела вниз.

***

Женька очень обрадовался, когда рыженькая отозвалась. Смешная она была со своим фотоаппаратом. Он ведь помнил, как встретил ее в первый раз, на концерте. Поклонницы постоянно липли к нему, но никогда он не видел, чтобы человек так его слушал. Как будто не было никого в зале, только он и она — и песня между ними. Потом, помнится, их кто-то познакомил. А через пару дней она повела его к ободранной кирпичной стене фотографироваться. Объяснила, что красные кирпичи как-то по-особому высвечивают его лицо. Он был не против: высвечивают так высвечивают; кирпичи так кирпичи. А фотки клевые получились, не ожидал. С тех пор он в шутку называл ее своим официальным фотографом. Они болтали порой, а несколько раз даже возвращались вместе из Дома культуры. Говорили о его песнях — она читала ему куски наизусть — Лев довольно жмурился. Здорово, когда тебя наизусть, учат, чего там. Хорошая девчонка, только уж очень серьезная. Он ведь не Пушкин и не Виктор Цой, а она на него снизу вверх смотрит, словно он уже на пьедестале, великий поэт. А он никакой не поэт, простой пацан, который песни иногда сочиняет, а потом поет (тут Лев немножко лукавил: в глубине души он, конечно, считал себя великим поэтом).

Когда она была рядом — с ней было хорошо, но, как только они расставались, он сразу о ней забывал. Просто еще одна прикольная девчонка рядом. Не более того.

Почему же она сбежала? Аллочка та еще штучка. Запусти ее в отряд ангелов, так они через полчаса оторвут себе крылышки и коллективно расплющатся о землю. Но и Анька не похожа на беззащитный одуванчик. Сразу видно — добрая, но если задеть — ответит, как топором отрубит. Так что блондинка могла и обломаться. На Аньке ядовитые когти не шибко поточишь. Тогда в чем дело?

Он быстро спустился к ближайшему входу в пещеру, уф переволновался, самому странно. Так классно шли, он в середине, девчонки по бокам… и, здрасьте, пожалуйста, такой облом. А ведь он взялся доставить девчонок целыми и невредимыми. А они у него бегают одни по лесу. И Аллочки он, может, зря нахамил? Хотя нет, этой не зря! Прилипла, как жвачка. Сразу не отошьешь, таскай ее потом до конца жизни на руках!

Лев вглядывался в пещеру, но глаза еще не привыкли к темноте. Мелькнула смутная тень в золотом прямоугольнике возле дальнего мостика. Потом она крикнула из темноты, что идет. Скоро он услышал ее шаги.

Потом короткий крик…

…треск…

…удар!

Лев, не раздумывая, рванул на звук.

***

Одинокая Аллочка шла по лесу.

Она! Одна! Шла! По лесу!

Как такое могло случиться?!

Молчала вселенная, и не было у нее ответа на этот глобальный вопрос. И главное, хоть бы какая живая человеческая тварь под рукой оказалась! Так нет же, сплошное дерево, сплошные дрова!

Вы думаете, что Аллочка страдала молча? Ни в коем случае. Каждому встречному дереву, каждому замшелому валуну, каждому вывороченному пню она ласково сообщала, как сильно любит деревья, валуны, пни. А особенно любит одного милого парня. Прям любит-любит. Невыносимо. До мозга костей.

Лес, не привыкший, чтоб на него повышали голос, невольно притих. Только комары беспечно дзинькали, норовя поцеловать Аллочку в обнаженное плечико. А равно и в загорелую щиколотку.

На ходу отмахиваясь от комаров, она вылетела к болоту. Притормозила, оценивая обстановку. От болота тянуло прелью и ржавчиной, в коричневых, поросших мхом глубинах что-то зловеще журчало. А временами и хлюпало. Возможно, там успело свить берлогу болотное чудовище. Но Аллочку это не остановило. Она чувствовала себя гранатой, которую положили в костер. Очень хотелось взорваться.

И никакой страх не мог бы сейчас перебить ее злость. Попадись ей болотное чудовище, да она б ему мигом голову откусила!