Танец песчинок

И вот после первых двух лет в Медине барон и в самом деле превращается в посла доброй воли и мира. А заодно и в распространителя учения Перуна-Апостола.

Как и многие до него, как и те, кто находится здесь теперь, он сразу же обращает внимание на то, что жителям Медины религия не нужна. Они не страшатся её, не бегут, не смотрят на тебя, как на сумасшедшего и не позволяют себе насмешек. Они просто изрядно удивляются тому, что нужно верить во что-то ещё, кроме милости песка Медины.

Барон отмечает, как проповедники различных учений сменяют друг друга и покидают город один за одним. Лишь единицы остаются, продолжая жить в этом городе. Словно кто-то просеивает сквозь сито, оставляя достойных.

Достойных чего именно? Об ответе на этот вопрос остаётся лишь догадываться, чем барон и занимается медленно, но верно. Заводит ещё больше полезных знакомств, втирается в доверие и делает странные поступки. Например, подсылает к Доку убийцу-гипнотизёра, а после сам же признаётся в этом.

Рюманов играет в игру, правил которой не понимает. Лишь природная интуиция позволяет ему не просто оставаться на плаву, но и считаться едва ли не самым сильным игроком. Впрочем, вскоре барон понимает, что и остальные знают о правилах не больше него. Иногда он даже задумывается, насколько дико и смешно, должно быть, выглядит всё это для устроителя игры.

Люди борются не пойми с чем и не пойми зачем.

Но барон твёрдо знает, что победа приходит к терпеливому и к тому, кто на протяжении долгого пути не допускает ошибок. Всего-то нужно – держать руку на пульсе событий. Подталкивать одних, обманывать других, говорить правду в лицо третьим.

А когда выпадет шанс, обязательно нужно им воспользоваться. В этом городе не бывает вторых шансов, так уж он устроен.

Глава XI

У каждого из нас есть несколько стереотипов, возникающих при слове «ритуал». Начертанная на полу пентаграмма и расставленные в углах свечи; торжественное преклонение колен перед возложением короны на голову; причастие толикой крови, хлеба или ещё чего-нибудь. Точно так же верно и обратное: увидев нечто подобное, слово «ритуал» возникнет в голове совершенно непроизвольно.

Внутри бара «Запах мамбо» не было свечей, пентаграмм и людей, стоящих на коленях. Но там оказалась Легба в одной лишь набедренной повязке из длинных засохших листьев. Волосы собраны в тысячи маленьких косичек; тело изрисовано диковинными знаками; глаза горят огнём (это не метафора!); мужской голос, доносящийся из её рта – грубый, надменный, гортанный.

И с десяток негров, выстроившихся по периметру. У них в руках барабаны, чей мерный звук не был слышен снаружи, но заполнял всё пространство внутри. Обнажённые торсы чёрных статуй, сверкающие в свете факелов, и белоснежный оскал звериных улыбок.

А посреди этого, на обычном деревянном столе лежал Шустер Крополь, связанный и недвижимый. Очки с него успели сорвать.

Если снаружи атмосфера давила беспросветностью, то внутри всё дышало предвкушением крови, насилия, криков жертвы и её падения. Едва я вошёл, как эта атмосфера чуть не поглотила меня без остатка, заставив стиснуть зубы до боли. Меня хватило лишь на то, чтобы оценить картину, запечатлеть в памяти и начать действовать.

Я бросился вперёд, но почти тут же споткнулся о выставленную одним из негров ногу. Покатился, больно ударился головой о край стола и прикусил кончик языка. Зашипев от боли, попытался вскочить, но кто-то уже оседлал меня сверху стиснул руку в захвате. Малейшее движение и перелом неизбежен.

Кажется, я в тот момент закричал. От боли, несправедливости, неудачи и просто от бессилия. Ритуал не прекратился ни на секунду. Я слышал, как тот, кто меня оседлал, продолжил песнопения, словно ничего и не случилось.

По-прежнему стучали барабаны: гулко и мерно.

Надменный незнакомый голос, шедший из уст Легбы, продолжал изрыгать заклинания.

Стонал Шустер – тихо, еле уловимо.

Где-то послышалось кудахтанье курицы, а потом резкий взмах ножа, превративший звук в бульканье.

Я ничего не видел, кроме ножек стола и босых ног Легбы, двигавшихся в странном ритме. Он не совпадал с барабанами, не совпадал с выкрикиваемыми заклинаниями. Казалось, он жил сам по себе.

От этого «невидимого» действа, которое проходило рядом, мне было невыносимо. Я чувствовал привкус крови во рту от прикушенного языка, по-прежнему желал двигаться, крушить и ломать, но ничего не мог сделать. Даже пожертвуй я рукой, и то вряд ли что-то сумел бы предотвратить. Оставалось наблюдать, бояться и желать сделать хоть что-нибудь…

Однако дальше желания дело не шло.

Тем временем голос усилился. Фразы стали нарастать и проникать в мозг с такой болью, будто они уподобились раскалённым гвоздям. Я чувствовал, будто меня выворачивает наизнанку, а Шустер перестал стонать и взвыл долго и протяжно.

Мне показалось, что его убивают, но почти тут же голос Легбы стих практически до шёпота, а затем раздался уже её крик. В нём не было прошлой торжественности, не было властности и отчуждённости. Вдобавок, голос вновь стал женским и наполнился такой болью, что я позабыл про свою собственную.