Танец страсти

Конечно, Малин и не рассчитывала на то, что загадка разрешится в один день. Но после диалога, состоявшегося между Юханом и Симоном, девушка поняла, что расшифровка таблицы может занять годы. Симон был уверен в своей версии, но Юхан не разделял его убежденности, считая, что дощечка могла провести под водой гораздо больше времени, чем триста лет.

— Видишь ли, послание вырезано на ясене, тут я не ошибаюсь, и Симон согласился со мной. Дерево законсервировалось очень давно, оно было чем-то покрыто. Симон считает, что на дощечке была позолота. Если это так, то она могла попасть под скалу, когда “Васа” тонул. Но ведь это мог быть и воск, и смола, и какой-нибудь специальный лаковый состав. Без экспертизы его не установить, да и она-то в таких случаях не всегда помогает…

Юхан говорил, сидя за столом на кухне Малин — из музея они вышли вместе и, попрощавшись, сразу поехали к ней домой. Уходя, Малин спиной чувствовала взгляд Йена — он стоял у открытой дверцы своего нового “сааба”, как будто надеясь, что девушка передумает. Его приглашение на ужин, сделанное так, чтобы не слышали Юхан с Симоном, было вежливо, но твердо отклонено.

Малин знала, что она обязательно пожалеет об этом, но ей не хотелось бросать соседа. И вот теперь из-за своей глупости она должна сидеть здесь и вести с Юханом эти малопонятные беседы — вместо того, чтобы… Не успев додумать эту мысль, девушка покраснела, но Юхан, конечно, ничего не заметил. Он продолжал говорить, а ей уже было не сосредоточиться, потому что она вспомнила те ощущения, которые испытывала, сидя на диване рядом с Йеном. Малин прикрыла глаза и увидела все тело Йена таким, каким оно было в тот вечер на Лэнгхольмене…

— Ты не слушаешь меня? — вдруг прервал свою лекцию Юхан. — Тебе неинтересно?

— Извини, Юхан, я просто немного устала сегодня. Но, пожалуйста, рассказывай дальше. — Девушка все-таки надеялась, что рассказ Юхана поможет ей что-то понять, и старалась больше не терять нить его рассуждений.

За полночь ученый все еще сидел над разложенными по столу эскизами. Все украшения на носу флагмана выглядели достойно — в них присутствовали и королевское великолепие, и державное величие. Два римлянина, каждый в полтора человеческих роста — о эти римляне, дань европейской моде! — стояли на огромной львиной голове, по которой от них в страхе уползал презренный тритон. Две маленьких дрожащих фигурки поляков под скамейками будут поднимать настроение экипажу по утрам, когда несколько десятков мужчин выйдут справить за борт нужду. Римские императоры по бортам — заказ самого короля. Ученый усмехнулся: его ученик Густав Адольф мнил себя прямым потомком цезарей — конечно, не по крови, но по духу. Они со Скиттом сделали все возможное, чтобы развить в мальчике честолюбие, и теперь Буреус мог быть доволен — в этом смысле Густав Адольф превзошел его ожидания.

Старик взял в руки лист со следующим рисунком. На нем был изображен Пелей, удерживающий Тетис, — что может лучше научить мореплавателей быть выносливыми и не отступать перед трудностями? Жаль, что смысл этой аллегории доступен, увы, немногим: даже если и попытаться объяснить простым людям, почему мускулистый полуобнаженный человек держит в своих объятиях то змею то льва, то разве они будут способны понять это? Ученый в сомнении покачал головой. Однако эскиз ему нравился, к тому же бушприт в этом месте необходимо укрепить. Буреус положил лист в стопку, которую завтра отправят на утверждение к королю.