Таня Гроттер и кольца Четырёх Стихий (СИ)

— Если ты хочешь что-то рассказать — я слушаю. Если тебе тяжело об этом говорить, можешь просто… в двух словах.

Лиза выдохнула что-то, похожее на смешок, и поглядела на Таню, утерев ладонью мокрый нос.

— В двух словах?

Гроттер кивнула, отводя от её щеки приставшую светлую прядь.

— Таня, ты помнишь меня? — вдруг шепотом спросила Лиза, глядя на неё красными, влажно блестящими глазами.

Гроттер сдвинула брови, медленно покачав головой.

— Лиза, я не понимаю…

— Ты помнишь меня? — повторила Зализана, смаргивая последние слезы. — Ту меня, раньше, настоящую? Ты помнишь, после чего я стала… ненормальной? — сипло выдавила она и, не дождавшись от Гроттер ответа, с горькой улыбкой покачала головой. — И никто не помнит! Это как будто… часть проклятия. Все просто забыли. Никто даже не понял, что что-то изменилось. Я «вылечилась», но никто даже не заметил, что на самом деле нет! То есть да, мне больше не угрожала смерть, но это было хуже! Это было ужасно, это как будто годами колотишь в толстое стекло, и никто тебя не видит, не слышит… И короткие моменты просветления только делают всё ещё хуже, потому что в них ты кристально ясно осознаешь, что ничего не можешь сделать, чтоб это остановить, и никто тебе не может помочь.

У Тани в животе свернулся клубок ледяных слизких змей.

— Лиза, объясни.

Блондинка пересела на ступеньке, на этот раз обернувшись к Тане всем телом и прислонившись спиной к каменным перилам.

— Помнишь ту историю со славянскими богами на четвёртом курсе? Безумный стекольщик, Мировое дерево… Зеркало со Стекольщиком перенесли в кабинет академика, я пробралась туда, и на меня напал Троян. Он проклял меня, это доставило много проблем Сарданапалу, да и вообще всем. И тебе тоже. Прости, — Лиза запнулась. — Позже, когда всё закончилось, проклятие было снято. Только вот никто из вас так и не понял, что оно было снято не до конца, — горько пояснила она.

— Троян отменил чары, да только никто не взял в расчёт, что это был, пожалуй, один из самых жестоких богов, причём не только среди славянской мифологии. Он счёл, что подарить мне жизнь будет слишком… милостиво с его стороны, поэтому он решил её «скрасить» в своей своеобразной манере. Сумасшествие ушло, а вот истерия — она осталась там же, где и была: глубоко во мне, куда уже успела пробраться разрушающая магия. Сарданапал с учителями, возможно, и догадались об этом после моего «выздоровления», но сделать ничего не смогли — шутка ли, с богами в магии тягаться. Так и получилось, что я стала закоренелой истеричкой. Падать из крайности в крайность, беситься на пустых местах… Это было странное ощущение, знаешь, — Лиза всхлипнула и убрала за ухо свесившуюся на лицо светлую прядь. — Осознавать, что поступаешь ужасно, поступаешь отвратительно, но сделать с собой ничего не можешь, как будто язык и тело тебе не принадлежат. В добавок, мне было плохо. Мне было обидно, что никому не показалось странным, что моё поведение изменилось, никого это не насторожило, не удивило — как будто бы я такой всё время и была. А все эти ощущения были всё равно что топливом для проклятия Трояна.

Пока Лиза говорила, в памяти Тани аккуратно вставали на свои места разрозненные кусочки мозаики. Вслед за шоком осознания на Гроттер накатила волна жуткого стыда. Ведь она тоже была из тех, кто с самого начала воспринимал поведение Лизы как данное, а не как что-то из ряда вон выходящее. «А ведь, если действительно вспомнить, до той истории с Безумным Стекольщиком она была другой, — осознала Таня, по-новому всматриваясь в лицо девушки напротив, как будто видела её впервые за долгие годы — что, в какой-то степени, так и было. — Никаких скандалов с её участием не помню, всегда в драконбольной команде меня прикрывала… Да и не ссорилась я с ней никогда, в отличие от той же Гробыни. И на Ваньку она не бросалась, как тигрица на мясо — я ведь до всей той истории даже не догадывалась, что она его любит! Древнир, да как мы все вообще могли проморгать такие изменения?! И правда, никто ведь даже не заинтересовался…»

Тане захотелось отвесить себе хорошую оплеуху за свой же собственный идиотизм. Но конечно, в то время она куда больше была озабочена беспринципными подкатами Зализиной к Ваньке, чем её изменениями в поведении, и если эти изменения и замечала, то, как и все (и не без злорадной радости) списывала те всего лишь на «раскрытие истинной личности» однокурсницы, подростковые гормоны, всякую смешную, просто нелепую ерунду…

Тем временем Зализина продолжала: