Танские новеллы

Служанку семьи Цуй звали Хун-нян. Когда никого кругом не было, Чжан не раз здоровался с ней и, наконец, улучил случай излить ей свою печаль. Ошеломленная служанка от смущения лишилась дара речи и убежала. Чжан уже пожалел о том, что сделал. На следующий день служанка опять пришла. Чжан чувствовал себя неловко и, извинившись перед ней, больше уже не заговаривал о том, что волновало его. Но служанка сама сказала ему:

— Ваши слова, сударь, я не посмела передать барышне и не решусь повторить их никому другому. Но ведь ваше родство с семьей Цуй установлено совершенно точно. Так почему бы вам не воспользоваться этим счастливым обстоятельством и не посвататься?

Чжан ответил на это:

— С детства у меня не было стремления к сближению с женщинами; даже когда я находился в компании молодых кутил, и то никогда не заглядывался на женщин. До последнего времени я избегал этого; но тут при первой же встрече я почти не мог владеть собой. В последние дни, когда я иду — забываю, где остановиться, когда ем — забываю насытиться. Боюсь что не смогу и дня прожить. Если же устроить свадьбу через сваху, то обмен брачными подарками и именами[222] займет месяца три, и к тому времени я утоплюсь с тоски и мои останки придется искать по лавкам, торгующим сушеной рыбой. Зачем же ты даешь мне такой совет!

На это служанка ответила:

— Защитой барышни служат ее целомудрие и сдержанная осторожность; даже те, к кому она относится с почтением, не смеют оскорбить ее неподходящим словом, советы же простой служанки очень трудно заставить ее выслушать. Но она искусно сочиняет стихи и постоянно повторяет их нараспев, печально устремив вдаль скорбный и горящий взор. Попробуйте, сударь, смутить ее покой чувствительными стихами. Если не это, то другого способа я не вижу.

Чжан очень обрадовался; тут же написал два станса «Весенних строф»[223] и отдал их Хун-нян.

В тот же вечер служанка снова пришла к Чжану и вручила ему изящный листок тонкой бумаги, сказав при этом:

— Барышня велела передать вам.

На листке были написаны стихи:

Ясная луна ночью пятнадцатого числа:

Под западным флигелем жду я луны,

Ветром слегка приотворена дверь.
Движутся тени цветов на стене,
Кажется мне — дорогая идет.

Чжану показалось, что он понял, что этим хотела сказать Ин-ин. В этот вечер было четырнадцатое число второго месяца. К востоку от помещения, занимаемого семьей Цуй, росло абрикосовое дерево, по которому можно было забраться на стену.

И вот вечером пятнадцатого числа Чжан влез на дерево и перескочил через стену. Когда он подошел к западному флигелю, то оказалось, что дверь была приоткрыта. Хун-нян спала на своей постели. Чжан разбудил ее.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила в испуге Хун-нян.

Тут Чжан обманул ее:

— Письмо твоей барышни приглашало меня. Пойди, скажи ей, что я здесь.

Чжан, и радуясь, и волнуясь, надеялся, что непременно добьется успеха. И вот вошла Ин-ин; она была строго одета, лицо было полно достоинства. Она обратилась к Чжану с суровой отповедью:

— Благодеяние, оказанное старшим братом, спасшим нашу семью, конечно; огромно! Поэтому-то моя добрая матушка и доверила вам своих детей и заставила нас выразить вам свою признательность лично. Зачем же вы прибегли к услугам бессовестной служанки и прислали мне непристойные стихи? Вы начали с того, что проявили благородство, защищая нашу семью от надругательства, а кончаете тем, что сами наносите мне оскорбление. Это значит надругательство заменить позором. Какая между ними разница? По правде сказать, я хотела было скрыть посланные вами стихи, но прикрывать безнравственность неправильно. Показать их матери значило бы причинить неприятность человеку, сделавшему нам добро, — и это нехорошо. Я собиралась послать ответ вам через служанку, но побоялась, что она не сможет передать моих истинных мыслей. Хотела прибегнуть к коротенькому письму, чтобы изложить все, но опять-таки побоялась, что вы будете колебаться; поэтому я и написала эти грубые, рискованные стихи, чтобы заставить вас непременно придти. Я стыжусь того, что мне пришлось поступить так неприлично; но единственно, чего я хотела, — это, чтобы вы сдерживали себя приличиями и не позволяли себе распущенности.

Сказав это, Ин-ин повернулась и ушла. Чжан долго стоял в растерянности. Наконец он перелез через забор и ушел, потеряв всякую надежду.

Прошло несколько дней. Как-то вечером Чжан в одиночестве спал на веранде; внезапно кто-то разбудил его. Вскочил в испуге, оказалось — Хун-нян. Держа одной рукой подушку и перекинув сложенное одеяло на другую руку, она слегка коснулась плеча Чжана и сказала:

— Идет, идет! Чего же вы спите?!

Положила подушку рядом с подушкой Чжана, накинула одеяло поверх его одеяла и ушла. Чжан, протирая глаза, сел и принял приличную, строгую позу; долгое время ему казалось, что это сон, и все же он настороженно сидел и ждал.