Надо жить. Надо жить, оставив суетливые войны за кусок послаще да место потеплее тем, у кого зад шибко мерзнет да желудок нещадно чешется. Надо жить свою жизнь, не дожидаясь другой. Надо жить своими календарями, своей любовью, своими радостями и горестями.
Надо ставить свой чайник.
Мою бабушку однажды спросили, как она пережила отсутствие того, чего в ее жизни не случилось, и она ответила:
– Я держала в чистоте то, что было. А того, чего не было, в мою котомку не положили. Откуда мне знать, что бы оно мне принесло?
Вспоминаю это и понимаю, откуда бралась всегда высоко поднятая голова бабушки. Откуда ее неизменное незагадывание на завтра: «Бог даст день, Бог даст пищу». Откуда неустанно снующая фигурка и удивительной красоты тонкие руки, вечно изобретающие что-то в подмогу семье.
После войны она шила грибки на продажу. Брала старые крышки, оборачивала их ватой, сверху натягивала ткань и вышивала дивные объемные грибки на полянке, которые разлетались в момент. Уже в моем раннем детстве, я помню, она, настолько тяжело болевшая, что не было сил ходить, приваливалась к стене, упираясь в подушки, и до поздней ночи обшивала лоскутками старое одеяло. Да так, что современный пэчворк нервно курит в сторонке.
Бесстрашно смотрела в глаза любой невзгоде и никогда не размышляла о том, почему в других окнах по-иному.
А ведь не была несокрушимой. Совсем не была. Дело в «котомке». Она не гадала о том, чего у нее не было, и не мистифицировала отсутствующее.
Наблюдая годами за людьми с ближайшего расстояния и зная их истории не снаружи, а изнутри, я вижу, как много горечи, которой можно было бы избежать, случается с теми, кто живет на убеждении, что, окажись в их жизненной котомке то, чего туда не положили, они стали бы счастливыми. И начинается бесконечное обесценивание возможного в угоду невозможному. И начинается хроническое недовольство из-за неполучения и невосполнения тех дефицитов, которые образовались только потому, что всегда хочется того, чего нет. И начинается беспощадное коверканье себя не для того, чтобы улучшить имеющееся в наличии, а чтобы стать похожими на кого-то, кем не являешься. И начинается постоянное несогласие с реальными обстоятельствами в погоне за мало осуществимыми фантазиями.
Так проигрываются целые жизни. Так незаметно истекает отпущенное нам
У жизни, как и у музыки, всего семь нот. Но кто-то складывает их в дивную мелодию, а кто-то, как та собака по роялю, наполняет пространство режущей ухо какофонией. Можно оплакать то, что у нас было и что мы безвозвратно утратили по каким-то причинам. Но зачем оплакивать то, о чем мы никогда не имели реального представления, потому что оно просто отсутствовало? И тем более зачем назначать это на роль главной причины своего неслучившегося счастья? Быть может, осмотрим свои котомки и сочиним свою жизнь из того, что в них есть?
Бабушка говорила мне так:
Когда приходит землетрясение и на твоих глазах рушится то, что ты считал верной опорой, сил на большое количество действий не остается. И на много слов – тоже. И на суетливые попытки делать вид, что все хорошо. И на активные противостояния. Это естественно, потому что мозг в ситуации сильного стресса искажает восприятие и не дает большой эффективности в широком спектре.
Говоря иначе, надо максимально упроститься, а не усложниться. Надо перестать развивать эмоциональный ад внутри себя, раньше времени принимая решения и отыскивая причины случившегося. Надо понять бессмысленность успокаивания себя вымышленными переходами в будущее на уровне «все будет хорошо». Надо отказаться от искушения предать себя, спрятавшись за иллюзорные спасения в виде саморазрушения.
Проще. Быть в тепле. Быть в тишине. Быть на своей стороне. А еще пить горячий чай и не бороться с теми мыслями, которые уже пришли. Когда тебе надо устоять, то именно
Зимой бабушка лучше справлялась с бессонницей. Откидывала одеяло в плохо натопленной комнате и лежала в тонкой рубашке до того момента, пока холод не начинал пробирать ее маленькое сухое тело. Потом резко накрывалась. Вероятно, контраст действовал волшебно, потому что буквально через пару минут по всей квартире раздавался храп – высокохудожественный, с переливами, с разными тональностями, взрывающий барабанные перепонки и нервную систему.