Наконец он глубоко вдохнул и выдохнул, и сухие листья вихрем пролетели через пещеру. Юкико наблюдала, как он молча приподнял свое крыло, приглашая ее. Она моргнула и долго смотрела прямо в его бездонные глаза. Затем поползла по камням и прижалась к нему, погрузившись в ласковый жар, исходящий от его тела. Он укрыл ее своим крылом, как одеялом из пуха и сладкого тепла, пахнущего молниями и кровью. Она слышала биение его сердца под светлым бархатным мехом.
И сон, наконец, пришел, глубокий, полный, спокойный. Она лежала, не двигаясь, с мягкой улыбкой на лице, и видела сны о маленькой бамбуковой долине, нагретой летним солнцем.
Кролики были жирными и сочными. Буруу проглотил их целиком, со шкурой и костями – он был слишком голоден. Юкико помешивала костер и смотрела, как шипит и капает жир с подвешенного над огнем бедра. В животе у нее заурчало. Грибы, которыми она питалась последние дни, были сытными, но их было мало.
Буруу растянулся у костра, вдоль каменной стены, и в его глазах вспыхивали золотистые искры. Дым от костра улетал в вечерний холод, под проливной дождь. Кролики достались ей тяжело. Пришлось целый день просидеть под дождем, карауля ловушки, пока не заболели мышцы. Но запах жареного мяса стоил того.
Буруу спал, пока она ловила их обед. Зверь растянулся над одной из ловушек на дереве гинкго. За день он проснулся дважды: в первый раз он попросил ее поторопиться, а во второй слишком рано набросился на маленького зайца, обнюхивавшего ловушку. После неудачи он терпеливо ждал, а когда она вернулась с полудюжиной толстых кроликов, перекинутых через плечо, даже был вежлив.
Теперь она смотрела на Буруу, лежавшего с другой стороны от костра, и в ее глазах сверкали искры. На неболёте и в переживаниях последних нескольких дней у нее не было возможности как следует рассмотреть его. И наконец, здесь, высохнув, сидя в тепле, в ожидании горячей пищи, она обнаружила, что ее пронзило странное чувство. Она не переставала изумляться, что находится рядом с таким прекрасным существом.
Пламя придавало светлым гладким перьям на голове и груди зверя странный блеск, почти металлически яркий. Плечи у него были широкие, мускулистые, а перья поднимались гребнем, как шерсть на загривке у собаки, когда она злится. Черные узоры на белоснежном мехе сзади напоминали слова, написанные на непонятном ей зверином языке. Как ни странно, самой выразительной частью его тела был хвост, а не морда. Когда он был доволен, хвост изгибался дугой; когда он был в ярости, хвост молотил, как кнут, из стороны в сторону; а когда он пробирался сквозь тьму, хвост ровно висел и слегка приподнимался вверх. Хотя тигр был наполовину орлом, она заметила, что чаще он двигается как большая кошка: гибко, плавно, извилисто, и в каждом его движении скрыта текучая хитрость.
– У нас достаточно еды, и мы можем отправляться в путь, – ее голос эхом отскочил от грубых каменных стен. – Завтра мы можем начать взбираться на утес. Если нам повезет, мы увидим, где находимся, как только доберемся до вершины.
Он молча моргнул. Она догадалась, что он не понимал ее, когда она говорила вслух, – ее голос звучал как череда взвизгов и лая в ушах. Она мысленно повторила ему предложение, мысль преодолевала барьер плоти и костей между ними.
Юкико потребовалось несколько минут, чтобы ответить.
Он фыркнул, чистя изуродованные крылья своим изящным клювом. Кончик клюва был белым, как и мех, затем становился серым, переходившим в глубокий черный цвет, которым были обведены его глаза. Прохладный ветерок шевелил перья на лбу.
Зверь кивнул почти как человек.
Его глаза заблестели, разлив мед по осколкам расплавленного серебра.
Юкико улыбнулась.