Танцующий ястреб

И он, познавший радость и печаль, смерть скотины и тление дерева, послушно вторя познавшему жизнь и смерть металла, предавался перед большим, вделанным в стену зеркалом этой чуточку забавной церемоний преображения, — взрослый мужчина, без пяти минут инженер, Михал Топорный все продолжал ребячливо резвиться, пока наконец человек, отплясывающий перед зеркалом, не обнаружил у человека в зеркале легкости и верткости; ибо его броски вперед, назад, в стороны и кружение на месте были плавными, в них ничего не было от топтания на господской земле помешанного старца, которого так поразил вид собственного большого надела, что у него подсеклись колени и, ковыляя по мягкой пашне и с трудом вытаскивая из нее облепленные грязью босые ноги, он принялся описывать круги на крошечном пятачке, и это блуждание, это кружение походило на медленный танец человека, обретшего счастье в безумии. Но у человека в зеркале — хоть он и движется словно в странном танце, ибо, желая получше оглядеть себя и присмотреться к себе, описывает небольшие круги по скользкому полу, — легкие, устойчивые и крепкие ноги; а человеку, стоящему перед зеркалом, нравятся такие сильные ноги, которые наверняка не дрогнут под тяжестью удара, и этот человек, осчастливленный своим отражением в зеркале, непринужденно исполняет свой вроде бы танец, и упивается собой, и, пожалуй, считает, что многое можно принять и многое отринуть; и вот так, восхищаясь собой и раздумывая подобным образом, он облачался в новую кожу.

Он несколько раз изогнулся, и повернулся, и оценил эти телодвижения в зеркале как изящные и ловкие, и, кроме того, отметил красивую линию своих плеч и ног, и это тоже способствовало облачению в новую кожу, этому, как оно, пожалуй, довольно забавно и слишком патетически именовалось, — великому перевоплощению.

А теперь наступает минута, которую следовало бы назвать минутой созерцания собственного лица, минутой детального исследования собственного лица.

Чтобы приступить к этому действу, вернее, антидейству, ибо требовалась полнейшая неподвижность, он отпрянул, а затем, чуть подавшись вперед, вплотную приблизился к зеркалу, следовательно, так, чтобы как можно лучше разглядеть собственное лицо; ведь ему хотелось детально рассмотреть свое отраженное в зеркале лицо, и, чтобы отражение получилось предельно отчетливым, он дополнительно зажег лампу, помещенную над верхним обрезом зеркала. Осмотр лица он начал со лба, над которым вились черные кудри вперемешку с несколькими седыми прядями, делавшими его буйную шевелюру еще краше; и отметил, что не было на лбу ни малейшего отблеска влажной, грязной земли, что не запечатлелась на этом челе, ибо не могла запечатлеться, ни одна из грязных брызг, которые летят из-под мотыги или подков бегущей лошади и даже из-под человеческой ступни, шлепающей с размаху по раскисшей дороге; не сохранилось на челе этого человека в зеркале ни одного из тех сплюснутых комочков земли, которые часто прилепляются к мужицким лицам, и мужик по забывчивости долго ходит с этими серыми комочками грязи на лбу или на щеках, пока не соскребет их ногтем, и тогда эта грязь сменит местопребывание, набившись под мужицкий ноготь, или слетит с кожи и превратится в прах.

Но на лбу человека в зеркале не сохранилось подобных следов, поскольку лоб этот был хорошо отмыт водой с мылом; он был вымыт куда лучше, чем лоб и лицо того помешанного старца, который, закончив свой безумный танец посреди барского поля, лег на пашню и катался по ней и от счастья пожирал чернозем так, словно хотел поглотить всю господскую землю и откормиться ею; и потому нельзя было как следует умыть старика, что земля набилась ему в рот и в глаза, и облепила его, и ослепила.

Ты, стоящий перед зеркалом, ты, Михал Топорный, не мог хорошенько умыть этого безумца, хотя долго и заботливо вытирал ему лицо мокрой тряпкой, поскольку этот помешанный все отплевывался землей и она застревала в его морщинах и в колючей щетине давно не бритой бороды; и потому нельзя было толком обмыть этого безумца, которого распирало от счастья, и он, лишь едва обмытый, поехал в больницу, и, видимо, так же кое-как обмытый, ощущая во рту привкус съеденной земли, со ступнями, саднящими от лобызаний помещика, умирал, и, очевидно, кое-как обмытым был положен в гроб.