Танцующий ястреб

По дороге в парк он поравнялся с какой-то незнакомой девушкой, которая, проходя мимо него, призывно улыбнулась, и он эту улыбку наверняка заметил, ибо оглянулся, и она тоже обернулась, и тогда эта унылая, монотонная долина, раскинувшаяся между широкой рекой и обрывом каменоломни, отдалилась от него еще больше и должна была стать чем-то нереальным, почти несуществующим.

Потом в парк пришла Веслава, и тоже поздравила тебя со сдачей экзамена, и тут же сказала, что по этому поводу следует пойти развлечься в ресторан. И вы отправились в ночной ресторан, поскольку вам хотелось развлекаться подольше.

Ты ел там и пил с этой девушкой, а потом у тебя кончились сигареты и пришлось пойти и купить их; вставая, ты сказал: «Извините», — ибо уже знал, что так положено, если на минутку покидаешь особу, с которой сидишь вместе.

Пройдя узкий зал, ты ступил на красный ворсистый ковер и тут же очутился в пустом холле, ярко освещенном большими лампами, сделал еще несколько шагов, и вдруг увидел себя в большом зеркале, и начал, даже не отдавая себе в этом отчета, торжественно-шутовскую церемонию облачения в новую кожу.

Рожденный в хате, где утрамбованная и выровненная глина служила полом, сделал несколько небрежных шагов по отполированному мрамору, приблизился к большому зеркалу, чуть подавшись вперед, затем отступил немного и принялся оглядывать себя с головы до ног, поскольку вдруг подвернулась оказия — возможно даже впервые в жизни — увидеть себя всего от подметок до шевелюры. Изведавший злобное вероломство сухого жнивья, с ногами, исколотыми стерней, стоял, озаряемый сверху яркими лампами, лицом к лицу с собственным отражением, точно перед чужим, незнакомым человеком.

Ты, умеющий управляться с граблями, цепами и вилами для навоза и для снопов, проделывал странные движения, смотрел на себя удивленными, полными восхищения глазами, как на какого-то другого, чужого человека, знакомого с высшей математикой, интегралами и дифференциалами, со сложными расчетами машин, который, однако, делает те же самые движения, будто приплясывает, дурачась.

Когда ты приближаешься к нему — и он приближается, отходишь — и он отходит, а когда поворачивается фертом, ты, подобно дрессированной собаке, вторишь ему с такой же элегантностью; ибо этот знаток высшей математики и сложных расчетов уже выдрессировал, как послушного, жмущегося к ногам пса, этого доку по части отбивки косы, пахоты и прополки. Математик и механик выдрессировал этого мужика и многое отнял у него, в том числе покорность, о которой он, впрочем, вспомнит несколько лет спустя, когда припомнится ему эта поблекшая кожа покорного человека.

Но нет тут двоих, есть только ты один, Михал Топорный, ибо тот, что в зеркале, — это ты, а ты — это он. Ты один, Михал Топорный, и в одиночестве натягиваешь на себя новую кожу, и предаешься доселе неведомой радости и восторгу, впервые лицезрел себя таким, каким еще отродясь не видывал.

Чему ты удивляешься, Михал Топорный, глядя на свое отражение; ведь этот рослый, богатырского сложения мужчина — ты, и этот красивый, статный мужчина в зеркале — тоже ты.

Умеющий ладить изгороди, резать ивняк и топить ненужных щенят, он опознает теперь себя в этом рослом, одетом в темное мужчине, который совсем недавно нетерпеливым и строгим тоном приказывал своей, ныне очутившейся где-то далеко, жене Марии, чтобы та сожгла его крестьянскую одежду.

Поднаторевший в крестьянских делах, умеющий пускать кровь скотине, разбирающийся в туманах и всех цветах земли — сером и зеленом, ржавом и багряном, — постигший все это уже ни чуточку не сомневается, что тот статный мужчина в зеркале — он сам.

Знаток трав, злаков и цветов, которые глушат хлеба, должен был заметить, что у того, освоившегося с работой сложнейших механизмов, с цифрами и разными хитроумными формулами, — белые руки, и этот штрих также сгодился и помог ему, специалисту по удобрению земли, надеть на себя новую кожу.