«Какая ты красивая, – безмолвно рассказывал Ляле Лахтин. – Ты молчишь и становишься поэтому ещё красивее. Я устал от слов. Губы, глаза, руки... Они надёжней и искренней, что бы там ни лепетали ханжи. Уведи меня отсюда, милая. Но только не нарушай правил нашей игры. Не разрушай молчания. Ведь может статься, что слова твои окажутся самыми обыкновенными, и тогда померкнет это сияние, любимая, которое исходит от тебя. Всё померкнет. Ты станешь такой же занудной бабой, как моя Тамара... Понимаешь»?
Маленькая женщина кивнула: «Понимаю». Затем она куда-то ушла. Лахтин обеспокоенно бросился в спальню, где Исай показывал слайды зимнего восхождения на Казбек, заглянул на кухню. И вдруг увидел Лялю рядом с собой – в коридоре, возле вешалки, уже с сумочкой в руках.
«Она уходит, – ужаснулся Лахтин. – Что делать?»
Пока он искал в прихожей свой кейс, Ляля вышла. Он выскочил на площадку и увидел закрывающуюся дверь лифта. Не раздумывая и секунды, он ринулся вниз, перепрыгивая через три, а то и через четыре ступеньки. Лахтин чувствовал, что успеет, и успел. Маленькая женщина садилась у подъезда в невесть откуда взявшееся здесь в это позднее время такси. Он толкнул её плечом и буквально упал рядом на сиденье. Сердце бешено стучало, и Лахтин с беспечной улыбкой подумал: хорош же будет он как соблазнитель, если сейчас его прихватит приступ тахикардии. Он даже глаза прикрыл, чтобы совладать с собой и погасить возбуждение, вызванное обильной выпивкой. Ляля что-то сказала водителю – по-видимому, адрес. Он на ощупь нашёл её маленькую руку, накрыл своей, стал благодарно и нежно прикасаться к её детским мягким пальчикам, гладить их.
Ехали минут десять. Затем машина остановилась. Лахтин механически открыл дверцу и вышел на улицу, не выпуская руки маленькой женщины. Его не интересовало, где они находятся, куда идут, зачем. Пока нет слов – всё правда, всё легко и осуществимо.
Заурчал лифт, вознося их на какой-то этаж.
«Вот видишь, – говорил он Ляле глазами, пока они ехали. – Так просто и славно. Ты научилась моему языку, правда? Ты почувствовала себя маленьким зверьком с шелковистой кожей? Свободным и потому счастливым. Иди же ко мне, кареглазый зверёк! И будь, пожалуйста, смелым. Свободные – это и есть смелые...»
По тому, как маленькая женщина открывала дверь, Лахтин понял: в квартире никого нет. Там мрак и доверчивость. Да, да, доверчивость ночное существо...
Они поспешно вошли в квартиру. Дверь хлопнула, защёлкнувшись сама собой. Лахтин тут же привлёк к себе Лялю, боясь, что она зажжёт свет и всё, всё испортит. Он нашёл её губы – податливые, чуть сонные. Кейс выпал из рук. Сергея качнуло. Он потянул «молнию» её платья. Ляля как-то странно шевельнула телом, и одежда её, будто кожа линялой змеи, с тихим шорохом упала на пол...
Несколько месяцев спустя Лахтин как-то заехал в «Букинист» и встретил там Исая. Поговорили о книгах – кто что достал. Затем Исай сказал с улыбкой:
– Мало того что приходишь в мой дом, ешь, пьёшь, так ещё и воруешь женщин из моего гарема?
– Она была твоей? – вздрогнул Лахтин.
– Да нет, старик, не пугайся, – засмеялся Исай. – Вижу, у вас что-то клеится?
– Ты же знаешь, – отшутился он. – Не я придумал: большие женщины для работы, маленькие – для любви.
Исай работал хирургом на «Скорой помощи» и идеально вписывался в лахтинскую модель межличностных отношений.
Правило «чем меньше общего, тем лучше дышится» Лахтин выработал ещё на первом курсе, сразу же после свадьбы. С одной стороны, чтобы рассеять собственные опасения (а они хоть и смутные, но были), с другой, чтобы ответить на снабжённый добрым десятком извинений, но всё-таки бесцеремонный вопрос Гарика-идеалиста: «Старик, а это ничего, что вы такие... разные? Ты – физик, Тома – продавщица...» Он объяснил тогда Гарику, что и жена и друзья должны заниматься на работе чем угодно, но только не тем, чем ты. Только тогда это будут в самом деле личные отношения. Из них в этом случае исключается возможность расчёта и мелкой зависти, соперничества и подсиживания, осознанного и неосознанного воровства идей. «Итак, – заключил Лахтин, – давайте не будем смешивать. Друзья – для дома и для души, товарищи – для ума и работы». – «А кто же, например, я для тебя?» – растерялся Гарик-идеалист. «Лишний человек, засмеялся Лахтин. – Классическое определение». Шутка оказалась пророческой. Их дружба вскоре приказала долго жить, причём так тихо и естественно, что Лахтин даже не заметил, когда это произошло.