Тарковский и я. Дневник пионерки

Мы с Арьеном подходили к Хилггону, где был организован банкет и услышали рядом русскую речь, что по тем временам было большой редкостью. Я вопросительно посмотрела на Арьена, а он сказал, что скорее всею это моряки. Войдя в Хилтон, я тут же пошла к телефонам, чтобы позвонить домой и узнать, как там дела… Потом мы поднялись в банкетный зал, взяли по бокалу вина, и все было очень славненько…

Как вдруг ко мне подошли «двое в штатском», также «вооруженные» бокалами, и неожиданно обратились ко мне на том самом чисто русском языке, который мы недавно услышали, приближаясь к цели нашего путешествия: «Ну, что же, Ольга Евгеньевна, значит наш хороший фильм нельзя увидеть в России?»… Я внутренне ахнула, тем более, что мне предстояла поездка в Москву, и все это не было тогда шуткой… Я их не знала, но они знали меня и обращались ко мне по имени отчеству, тут же спросив: «А вы сейчас разговаривали внизу по телефону со своим мужем?» «Да», — отвечала я, сделав моим математическим умом ход вперед и сообразив к чему они клонят (не забудьте, что я официально уехала в Голландию с голландским мужем!). «И что же он так хорошо говорит по-русски? Мы были рядом и случайно услышали родную речь совсем без акцента», на что я естественно парировала: «Нет, почему же? Он, конечно, говорит с акцентом, но я говорю без акцента и полагаю, что вы слышали меня, а не его?»

«Ольга Евгеньевна, ну давайте же познакомимся», — мило представились мне, наконец, эти люди. Один из них оказался представителем Совэкспортфильма, а другой отрекомендовал себя культурным атташе советского посольства. Я не помню сейчас их имен. Но Совэкспортфильм представлял, кажется, Бойков. Слово за слово, и меня снова спросили о моей статье, перечисляя какие-то замечательные советские фильмы широкого проката, на что я, как мне показалось, нашлась, что ответить: «Ну, что я могу вам на это сказать? Нас здесь трое, и мы представляем разные точки зрения. Вот товарищ из Совэкспортфильма представляет, как я понимаю, коммерческую точку зрения на фильм. Господин ататше представляет культурно-идеологическую точку зрения. А я искусствовед и представлю только эстетическую точку зрения, с которой и написана моя статья. Целый ряд неразрешенных к прокату фильмов мне, как искусствоведу, кажутся значительными, идейной крамолы я в них тоже не вижу, а потому тем более не понимаю, зачем их нацо скрывать от зрителей и создавать ненужные прецеденты»…

В какой-то момент нашей содержательной беседы мы вдруг остались с культурным атташе с глазу на глаз, то есть без свидетелей, и он быстро сказал мне: «Ольга Евгеньевна, знаете ли? Мы ведь тоже здесь в посольстве не совсем идиоты и понимаем, что вы правы. Мы тоже считаем, что не следует запрещать картины там и из-за ничего осложнять внешние проблемы здесь. Мы пытаемся говорить с ними об этом, но кто это хочет понимать? Так что пока эти старперы не умрут, ничего не поделаешь»… Что? Это я слышала собственными ушами. Что бы это могло означать — провокацию или, как мне показалось, скорее крик души… но в это время вернулся Совэкспортфильм… Арьен тоже оказался снова рядом — с ним мне почему-то стало спокойнее — и, «поболтав» еще, мы благополучно вернулись домой… А впереди была наша поездка в Москву, которой не благоприятствовала ни моя статья, ни эта встреча, ни вся моя фальшивая ситуация с моим мужем, ни не собиравшийся возвращаться Тарковский… Но там были мои родители, и особенно меня волновал мой отец, не видевший никого из нас более полутора лет…

* * *

Напомню, что за время моего пребывания в Москве мне было поручено Андреем повидаться с Арсением Александровичем, Ларисой — передать очередную сумку Анне Семеновне, и обоими — утвердить среди московской общественности версию, что намерение продлить свое пребывание в Италии и получить туда семью связано напрямую с событиями в Канне. Андрей надеялся, что хотя бы теперь советские не захотят раздувать скандал и все-таки официально продлят им визы для работы, разрешив выезд Тяпе с бабушкой. Распространяя еще раз эту версию, которая предназначалась, прежде всего, для ушей «тайной полиции» Тарковский рассчитывал на здравый смысл, наивно полагая, что дурной мир покажется им все же лучше доброй ссоры…

И я, честно побывав везде и всюду, среди друзей и коллег, в любимом для меня и незабвенном Доме кино, рассказывала всем, кто меня спрашивал о Тарковском, о том же самом драматическом событии в Канне, вынудившем его впервые решиться просить у советских продления визы для работы, которой в Союзе ему явно все равно не дадут.