Тарковский и я. Дневник пионерки

Отсутствовала также Ларисина Лялька, взаимоотношения с которой, увы, требуют особого комментария. Как я уже писала, художественное воображение Маэстро рыжеволосая кудрявая Лялька поражала с самого начала. Она выросла в статную, всегда как будто немножко сонную девушку с припухшими губами. Особенно помнится одно из дней рождения уже на Мосфильмовской, когда Ляльке было лет шестнадцать.

Я была тогда на празднике с мамой и скорее она, чем я, обратила внимание, что Ляля сидела неотлучно по правую руку Андрея, чья рука время от времени соскальзывала, не без ее попустительства, на ее коленку… Я не имею понятия, как и что происходило между ними, тем более не могу себе представить, как этого могла не замечать такая ревнивая Лариса… Я не знаю, но дальнейшие события тоже выходили за рамки нормы, если рамки норм и сами нормы существуют вообще в нашей жизни…

А еще о внешней стороне семейной жизни Тарковского на Мосфильмовской до отъезда… Пару раз он неплохо вмазывал Ларисе — я видела уже результаты на ее лице, а объяснения были, очевидно, несущественны — мало ли что она расскажет: наверное, по-русски — учит значит любит… Потом наступил момент, когда Андрей привез из Мясного другую Олю Лялиного возраста. Прямо, как в «Рублеве» — грех свой с собою возил, но не для покаяния… Лариса назвала эту Олю какой-то своей дальней родственницей, но кто знает…

Андрей, как я уже рассказывала, не позволял Ляльке, к тому моменту девочке семнадцати-восемнадцати лет, возвращаться домой позднее то ли девяти, то ли десяти часов. И вдруг однажды я узнала, что Ляля ушла из дома… Вдруг? Что случилось?

Постепенно выяснилось следующее: как-то она вернулась домой часов в двенадцать, и Андрей… жестоко отстегал ее ремнем… Андрей?! Это было немыслимо, но это была правда. В этой квартире Ляля вовсе не появлялась последний год или более, Лариса как-то следила за ее жизнью и ездила к ней тайком. Рассказывала мне, что Ляля вышла замуж, с ее слов, за какого-то наркомана, была беременна, и Лариса убедила ее сделать искусственные роды на пятом месяце беременности. «Ничего. Я нашла хороших врачей. Представляешь, она собиралась рожать от наркомана?» Все это было более, чем странно.

Все в доме постепенно пропиталось какой-то липкой двусмысленностью. Даже Н. Шишлин и С. Кондрашов, напивавшиеся быстрее прежнего, казалось, все с меньшим энтузиазмом внимали за столом речам единственного оратора, произносившего свои по-прежнему замечательные тосты. Во всем и во всех ощущалась какая-то исчерпанность жанра, как в атмосфере съемочной группы второго «Сталкера», какая-то равнодушная усталость…

Андрей покидал в сущности пустой для него город и собственный дом, где как будто бы уже никто никого не любил, а все держалось на каком-то взаимоантагонистическом честолюбивом намерении доказать кому-то или друг другу кто здесь главный и на ком по сути все держится — вы догадываетесь, конечно, что не на Андрее. Так выглядела по крайней мере супружеская жизнь Маэстро с Ларисой, которую он однажды избрал и которая определила в конце концов всю его жизнь и творчество до самого финала…

* * *

И еще. Я не могла себе вообразить, до какой степени оставался Андрей обижен на Госкино, Союз, Мосфильм, своих коллег и на прессу за то, что юбилей его остался проигнорированным, что не были соблюдены элементарные вполне формальные правила обычной юбилейной игры. Не было должных официальных поздравлений, которыми отмечали всех, вне чинов и званий, кому удалось добрести до почетного возраста. Андрей был не просто обижен, но уязвлен безмерно, как ребенок. Оставалось только поражаться, как глубоко, однако, может ранить человека такого масштаба невнимание властей… Но Андрей помнил об этом всегда и всегда глубоко страдал…Увы, но некоторым другим соратникам Андрея не удалось добрести до своего первого юбилея. Я имею в виду прежде всего Толика Солоницына, без рассказа о котором картина отъезда Андрея была бы неполной…

В то время, когда Андрей уже собирался выезжать на съемки «Ностальгии» в Италию, Солоницын — этот «талисман» Андрея, предназначавшийся изначально для исполнения главной роли — тяжело и мучительно умирал от рака легких. Умирал в своей собственной, наконец, московской кооперативной квартире, куда его ввезли уже не в лучшем состоянии…

Солоницын был тем любимым «ребенком» Тарковского, к которому была всегда обращена его родительская, ревниво-взыскующая любовь. Любовь Толи к своему «духовному» отцу, каковым он несомненно считал Андрея, была восторженной, трепетной и благодарной. Но, как и полагается детям, он дарил Андрею не только радости, но и глубокие обиды…