Читаем Тарковский и я. Дневник пионерки полностью

Тарковский и я. Дневник пионерки

Андрей боролся с собой, но любовь к Солоницыну, как это часто случается в отношениях Мастера и ученика, была властной и эгоистичной. Он ревновал Толю к другим режиссерам и практически не признавал его успехов «на стороне», хотя Солоницын постепенно стал абсолютно самостоятельным в очень заметных работах Панфилова, Шепитько, Михалкова, Абдрашитова или, наконец, Герасимова… Андрей никогда не мог порадоваться его успеху, даже ради простой товарищеской поддержки. Но было такое ощущение, что То-лик этого и не ожидал никогда, скорее испытывая только неловкость за свое очередное «предательство». Обычно, посмотрев Солоницына в новой работе, Тарковский, поеживаясь, с какой-то растерянно-удивленной улыбкой на лице восклицал: «Ну, Толик дает!.. А?..» Было всегда не очень ясно, что он имеет в виду и как на это реагировать… Точно также, мне кажется, чувствовал себя Толя, старавшийся скорее скрыться от него, как будто заранее пристыженный…

Потому что в очень сложной и многогранной натуре Тарковского, как мне видится сегодня, всегда была двойственность вполне дворового мальчишки, азартно и лихо игравшего в расшибалочку, всегда готового к кулачной потасовке, и интеллигентного непрактичного, беззащитного ребенка, на чем прекрасно умела играть Лариса, давая ему, если нужно попетушиться всласть. «Своих» людей, то есть соратников и помощников, избранных им для сотрудничества, он не слишком баловал сладкими признаниями, был требователен, но не мог примириться, может быть, даже страдал из-за измен, их «блядства» на стороне… Скрывая свою ранимость, он вовсе переставал испытывать интерес к чужому опыту, не замечая, порою, что это жестоко…

Тем более очень непросто было пережить не только сам фильм Зархи о Достоевском, но в первую очередь исполнение Солоницыным главной роли, в которой он сам собирался его снимать!

Андрей не мог примириться с тем, что у его избранников жизнь текла своим чередом, помимо его. Андрей судил обо всем, как говорится, со своей колокольни. Толик согласился на съемку у Герасимова с «благословения» своего Ма-сгера, но умудрился с Герасимовым поссориться. «Ну, Толик дает! А?» — снова вопрошал Андрей, на этот раз, в глубине души глубоко удовлетворенный очередной Толиной непрактичностью, неумением выудить из этой ситуации все жизненные блага. Тарковского — к худу или к добру — прикрывала Лариса: А Толя… так и остался на перекрестке нашей грубой и пьяной российской жизни, продуваемый всеми ветрами…

Пил много, питался плохо, спал в самолетах и поездах, спеша со съемки на съемку, безбожно курил. В конце концов, его оставила первая жена Лариса, знакомая мне еще со съемок «Рублева», амбициозная, пьющая сама немало, но разочаровавшаяся в его возможности построить карьеру, списав в неудачники…

А пока пусть он расскажет сам о своих мытарствах, как он описывал их когда-то мне в письмах и открыточках.

Март 1967 г.

Минск