Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Я очень много размышлял об этом в своих статьях, которые Демин, видимо, не удосужился даже прочитать. Но если он пишет о кино, то должен тогда что-то об этом знать, читать что-то. Мне видится в этой статье недобросовестность, смешанная с таким… как бы это сказать?., не слишком хорошим отношением ко мне… без понимания и без сочувствия к моим картинам. Видно, ему приказали написать обо мне какую-то хвалебную статью, поскольку ничего другого не опубликовали к моему 50-летию… А теперь, спустя год, будто опомнились и начинают вдруг что-то писать… Только для того, наверное, чтобы создать здесь, на Западе, впечатление, что и в Советском Союзе все-таки пишут что-то приличное о Тарковском. В общем, все это в целом носит какой-то сомнительный характер…

– В каком виде вы хотите это видеть: в газете, в форме интервью или оригинальной статьи?

– Нет, начинай так: вот только что в мартовском номере «Советского фильма» я прочитала статью о вашем творчестве – как вы к ней относитесь? И объясни, что вопрос этот, мол, я задаю потому, что о вас очень мало пишут, почти ничего не пишут…

– Ну, понятно. Хорошо.

– Я так думаю, а?

– Хорошо-хорошо… Конечно… Я согласна! Почему бы нет? Мне все ясно: просто это будет один из вопросов, вам заданный, а я его поставлю уже в какое-то соответствие со всем остальным текстом…

И снова Андрей возвращается к своей обиде:

– Просто не было никогда такого, чтобы кто-то со мной работал однажды, а потом работать больше не захотел… кроме Рерберга… которого я просто выгнал со своей картины… И, скажем, кроме Калашникова, который убежал от нас в испуге, почувствовав, что… ну, так сказать, что его ждут неприятности на этой картине, поскольку съемки «Сталкера» затягивались и прочее и прочее… (речь шла о том времени, когда трагически приостановилась работа над первым «Сталкером» и были еще не совсем ясны дальнейшие перспективы. – О.С.). В тот момент нас закрыли, и надо было ждать, пока нас снова откроют, начиная всю картину заново. Тогда Калашников просто убежал, даже перестал здороваться со мной в коридоре студии – если видел меня, то просто смывался… Ну, просто струсил, как трусят дети… (Характеристики двух замечательных операторов, Рерберга и Калашникова, безусловно, продиктованы личной обидой Тарковского, потому что в профессиональном отношении он высоко ценил и того и другого. Просто сам Тарковский оказался в атмосфере ощущения лжи и предательства, которая специально культивировалась вокруг него его супругой и которую он, поддаваясь ее наветам, переживал очень болезненно. См. мою книгу «Дневник пионерки». – О.С.)