Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Тем не менее какой-то мастер завода низковольтной аппаратуры из Новосибирска писал когда-то: «В течение недели посмотрела Ваш фильм четыре раза. И ходила не для того, чтобы просто смотреть, а для того, чтобы хоть несколько часов пожить настоящей жизнью, с настоящими художниками и настоящими людьми… Все, что мучает меня, что мне недостает, о чем я тоскую, чем я возмущена, от чего тошнит, от чего душно, от чего светло и тепло, чем жива и что меня убивает, все это, как в зеркале, увидела я в Вашем фильме. Для меня впервые фильм стал реальностью, вот почему я на него, в него иду пожить».

Едва ли на большую признательность мог рассчитывать режиссер. Едва ли мог полагать, что его замыслы и идеи касательно задач киноискусства получат такой непосредственный и прямой отклик в душах и умах какой-то немалой части зрителей, сохранившихся до сих пор в новых поколениях. Об этом он мечтал. Эти письма питали его энергией!

«Знаете, у меня такое чувство, что моя душа в чем-то сродни Вашей. А ведь это так здорово – знать, что все-таки есть человек, который бы смог тебя понять, понять правильно и до конца!» – пишет восемнадцатилетняя девушка из Новосибирска. И взрослая женщина из Тбилиси, извиняющаяся за плохой русский язык: “Зеркало” меня потрясло настолько, что я вышла из зала как будто вновь воскресшая, как будто приобретшая родственную душу, союзника… После Вашего фильма я живу, как в сказке, сознавая единство каждого человека с другими и с природой, как неотделимое что-то целое. И уже не страшно умереть, и все переживания как будто сгладились в общей гармонии вселенной».

Студентка Куйбышевского Политехнического института написала письмо своей матери, которая переслала его Тарковскому: «…Сколько слов знает человек? Сколько использует в своем повседневном лексиконе? Одну сотню, две, три? Мы облекаем в слова чувства, пытаемся словами выразить горе, радость, любое волнение, то есть то, что, по сути, выразить нельзя. Ромео говорил Джульетте прекрасные слова, очень яркие и выразительные, но разве они выражали хоть наполовину то, от чего сердце готово было выпрыгнуть из груди, дыхание замирало, то, что заставило Джульетту забыть обо всем, кроме любви?

Есть другой язык, другая форма общения: общение посредством чувств, образов. При таком контакте преодолевается разобщенность, разрушаются границы. Воля, чувства, эмоции – вот что стирает препятствия между людьми, которые раньше стояли по обе стороны зеркального стекла, по две стороны двери… Рамки экрана раздвигаются, и мир, отгороженный раньше от нас, входит в нас, становясь реальностью… И это дается уже не через маленького Алексея, а Тарковский обращается прямо к зрителям, сидящим по другую сторону экрана… Смерти нет, есть бессмертие. Время едино и неделимо, как сказано в одном из стихотворений: “за столом и прадеды и внуки…” Кстати, мама, я к этому фильму подошла больше с эмоциональной стороны, хотя вполне допускаю и совершенно другой подход. А ты? Напиши мне, пожалуйста».

Тарковский не любил критиков, полагая, что ни одна профессиональная статья не может конкурировать с теми божественно-возвыша-ющими переживаниями зрителей, которые пробуждают его фильмы. Для этого трудился Тарковский, размышляя о задачах искусства вообще и особенностях его кинематографа в частности…

Об искусстве