Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

То, что я назвал иероглифом «абсолютной истины» – есть образ мира, явленный в произведении искусства не в двусмысленном, а очеловеченном облике, однажды и навсегда! И если научное и холодное познание мира представляет собою как бы восхождение по ступеням нескончаемой лестницы, то художественное напоминает бесконечную систему внутренне завершенных и замкнутых сфер. Они могут дополнять друг друга и друг другу противоречить, но они не отменяют друг друга ни при каких обстоятельствах – напротив, они взаимообогащаются и, накапливаясь, образуют особую сверхобщую сферу, разрастающуюся в бесконечность. Эти человеческие показания, самоценные и вечные, свидетельства того, каким увидел мир тот или иной художник.

При этом искусство, несомненно, несет в отличие от науки сугубо коммуникативную функцию, так как человеческое взаимопонимание – один из важнейших аспектов в конечной цели творчества. Произведения искусства в отличие от науки не преследуют никаких практических задач в их материальном значении. Искусство – это язык, с помощью которого люди еще раз пытаются пробиться друг к другу, сообщить друг другу сведения о себе и присвоить себе чужой опыт. Я не могу даже допустить мысли, чтобы художник – будь то живописец или музыкант – продолжал работать, если бы узнал, что завтра на земле никого, кроме него самого, не останется. Художник работает вовсе не для того, чтобы услышать собственное эхо, – это было бы печальным недоразумением. Но ученый… Теоретически можно себе представить, что он продолжает творчески мыслить, оставшись один, хотя бы ради того, чтобы уладить практику своего одинокого существования, подобно некому Робинзону, потерявшему надежду на возвращение к людям.

В моменты поэтического озарения поэт имитирует утоление непрерывно терзающей его жажды немедленного, сиюминутного познания Абсолюта – жизнь-то коротка! И потрясенное человечество с благодарностью принимает из его рук сокровища, которые, правда, невежды непременно постараются превратить, как в известной сказке, в перегоревшие и остывшие угли.

«Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» «Счастье» и «роковые минуты», – казалось бы, взаимоисключающие понятия – закономерно сопрягаются у Тютчева. Конечно, их сочетание знаменует собою все ту же жажду мгновенного обретения истины. В «роковые минуты» все противоречия предельно напрягаются, проступают наиболее отчетливо, выпукло и рельефно, обнажая свою сущность, – тогда «истина» становится счастливому максимально близкой…

Искусство – философский камень, дающий смертному власть над бесконечностью. Способ овладеть не частью истины, как в науке, а сразу, во всей полноте и истинности. При этом, если научная истина сама по себе как бы прохладна, вненравственна, безразлична, бесчеловечна, что ли, то в художественном образе непременно кроется человеческая судьба, безмолвный вопль страдания и восторга…

Наука и Искусство… они предполагают разное состояние творящего их человеческого духа. Система познания в искусстве строится на интуиции. Только вера в существование некой конечной истины (пусть недосягаемой на практике), истины о мире и человеке, интуитивное ощущение этой истины художником, делает образы, которыми он оперирует, гармоничными, внутренне сбалансированными. Научное мышление зиждется на другом – на способности интеллекта временно опустить логические звенья, мгновенно соединив пока еще логически несоединяемое. Но затем этот пропуск должен быть восстановлен аналитическим рассуждением. Таким образом, интуиция в науке в момент озарения подменяет логику.

Тогда как интуиция в искусстве, философии и религии равнозначна убежденности, вере. Это состояние души, а не способ мышления. Наука эмпирична, а искусством движет энергия откровения – внезапные озарения, точно пелена падает с глаз…

Способу создания художественного образа, как эхо, соответствует и способ восприятия сотворенного образа, который сродни вере в религиозном смысле. Стремление к истине, прекрасному, готовность воспринять, поверить — необходимые условия для того, чтобы иметь возможность наслаждаться искусством. Но как это трудно! Этому надо учиться, к этому надо готовиться, ради этого многим надо жертвовать. Как и для веры в Бога, здесь нужен особый склад души, ее активная функция, специфическая потенция. Помните разговор Ставрогина с Шатовым?

«– Я хотел лишь узнать: веруете ли вы сами в Бога или нет, – сурово посмотрел на него Николай Всеволодович.

– Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что новое пришествие совершится в России… Я верую, – залепетал в исступлении Шатов.

– А в Бога? В Бога?

– Я… я буду веровать в Бога».

Прекрасное скрыто от глаз того, кто не хочет истины, кому она противна, противопоказана. Иногда – вульгарно – эта мысль низводится до простой альтернативы «нравится не нравится». Как это ни дико, такой «критерий» прилагается даже к шедевру, в котором постигнута истина, может быть, попросту недоступная воспринимающему.

Истина… Но что такое истина?..