Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

В «Зеркале» у Тарковского поступь истории и шаги отдельной человеческой личности вторят друг другу: опыт человека сопрягается с опытом человечества, вплетается в него… Опыт человечества! Он концентрируется и сохраняется в искусстве, в книгах, сваленных в фильме на чердаке дачи в Переделкине, в старых, прекрасных книгах, страницы которых перелистывает рука ребенка, а теперь уже взрослого Автора, героя картины… Люди, как в зеркало, смотрятся в историю и друг в друга, взаимосвязанные, взаимопроницаемые, неодинокие и не случайные в этом мире и поэтому ответственные за все, что в нем происходит.

Повторю, что испанская хроника не случайно вписалась в эту работу режиссера. Хроникальные кадры тяжелых дней разгрома республиканцев. Родители вынуждены спасать своих детей, отправляя их в далекое путешествие, в другую страну… Когда они увидятся друг с другом, да и увидятся ли когда-нибудь? История отозвалась в судьбе каждой семьи и определила ее трагедию, трагедию каждого человека отдельно и всех людей вместе. Теперь их вера и надежда устремлены к той стране, чей поэтический образ воссоздан в фильме через монтажный стык с хроникой первых советских полетов на стратостатах. Огромный гигант, тяжело и неловко покачиваясь, как бы с трудом расстается с землей… Вокруг мельтешат, толпятся взволнованные, воодушевленные люди… А в небе маленькие воздушные шарики, «обслуживающие» махину перед полетом, с прицепленными к ним сидениями, похожими на детские качели, с первыми советскими аэронавтами, болтающими ногами в воздухе, горделивыми сознанием необычайной торжественности вершащегося мгновения…

Выросшие испанские дети, которых мы тоже увидим в картине, нашедшие у нас свой новый дом, нашедшие себе русских мужей и русских жен, теперь уже сами родившие «русских» детей – все-таки грезят по ночам о горькой, прекрасной своей Испании. Обозначается вся глубина, вся неизбывность той глубины, что символически зовется коротким словом «Мать», а подразумевает для каждого человека нечто неизмеримо большее – его Дом, его Родину, его Корни…

Всей образной системой картины «Зеркало» Тарковский демонстрирует сложное взаимодействие прямой и обратной связи людей и событий – хочет, чтобы осознаваемое в параметрах истории высокой человеческой трагедией разлуки с Родиной, – каждый сумел сопоставить с собою, со своим личным долгом, личной ответственностью за боль и потери своей матери, наших Матерей, страдания которых, и детьми провоцированные, тем более чреваты и нашим собственным страданием…

Тарковский. Верность своему призванию, равному пророческому, делала тех самых испанцев великими. Не случайно напряженный и мятежный пафос эльгрековских пейзажей, истовое подвижничество его персонажей, динамика его удлиненных пропорций и яростная холодность колорита, столь несвойственные его времени и близкие, скорее, ценителям современной живописи, даже породили легенду о его астигматизме, которым якобы страдал художник и которым объясняли его тенденцию к деформации пропорций предметов и пространства. Но это было слишком простым объяснением!

Дон Кихот Сервантеса стал символом благородства, бескорыстной доброты и верности, а Санчо Панса – здравого смысла и благоразумия. А сам Сервантес оказался, если это возможно, более верным своему герою, нежели тот своей Дульцинее. Сидя в тюрьме, он в ревнивой ярости, вызванной жуликом, незаконно выпустившим вторую часть приключений Дон Кихота и оскорбившим самые чистые и искренние отношения между автором и его Детищем, пишет собственную вторую половину романа, убивая в финале своего героя, дабы уже никто не смог посягнуть на святую память рыцаря Печального Образа.

Гойя один на один противостоит жестокой анемии королевской власти и восстает против инквизиции. Его жуткие «Каприччос» становятся воплощением темных сил, бросающих его от яростной ненависти к живому ужасу, от ядовитого презрения к почти донкихотской схватке с безумием и мракобесием.

Удивительна и поучительна судьба гения в системе человеческого познания. Эти избранные богом страдальцы, обреченные к разрушению во имя движения и переустройства, находятся в противоречивом состоянии неустойчивого равновесия между стремлением к счастью и уверенностью, что оно, как воплотимая реальность или устойчивое состояние, попросту не существует. Ибо счастье – понятие абстрактное, нравственное. А счастье – реальное, счастливое счастье – заключается, как известно, в стремлении к тому счастью, которое для человека не может не быть абсолютным. Но жаждется как абсолютное.