Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

К сожалению, вплоть до осознанной потребности в творчестве (уже после появления «Ивана») кино оставалось для меня настолько вещью в себе, что я с трудом представлял себе роль, к которой готовил меня мой учитель Михаил Ильич Ромм. У меня с ним было какое-то параллельное движение безо всяких соприкосновений и взаимовлияний. Будущее не соединялось с настоящим. Я не представлял себе своей духовной функции в дальнейшем. Я еще не видел той цели, которая достигается лишь в борьбе с самим собой и означает точку зрения на проблему, выраженную в определенном смысле раз и навсегда. В дальнейшем может меняться лишь тактика, но цель не меняется никогда, ибо она означает этическую функцию.

Это был период моего накопления выразительных возможностей в профессиональном смысле. Период моих поисков своих предтечей, родителей, той единой традиционной линии, в которую я должен был вписаться, не оступившись из-за своей безграмотности и невежества. Я просто знакомился с предметом кино, в котором мне в будущем предстояло работать. Кстати, мой опыт лишний раз (и который раз!) доказывает невозможность научить быть художником посредством вуза. Ибо, чтобы стать художником, недостаточно что-то выучить или приобрести профессиональные приемы и навыки. Более того, как было уже кем-то сказано: чтобы хорошо писать, надо забыть грамматику. Но когда человек, закончивший вуз, подобный ВГИКу, вдруг понимает, что художником он стать не в состоянии, то уже слишком поздно с этим смиряться…

Человек, предпринявший попытку стать режиссером, рискует всей своей жизнью – и только он сам отвечает за этот риск. Так что риск этот должен быть поступком зрелого человека. Ведь не имеет никакого смысла огромному коллективу педагогов, «готовящих» художников, попусту терять свое время на будущего неудачника, заявившегося к ним зачастую прямо со школьной скамьи. И не следует относиться к набору учеников в такие вузы чисто прагматически, подумав прежде, стоит ли все же овчинка выделки? В решении принять абитуриента просматривается даже этическая проблема. Потому как 80 % учеников, закончивших режиссерский или актерский факультет, пополняют потом ряды профессионально неустроенных людей, раненых на всю жизнь своей не сложившейся судьбой, так и мечущихся где-то вокруг да около театра и кино, если у них не хватает душевных сил трезво оценить свою ситуацию, смириться и овладеть другой профессией. Как правило, истратив около шести (!) лет на изучение кино, немногие решаются на кардинальную перемену.

В этом смысле появление первых поколений кинематографистов выглядит наиболее органичным – это было ответом на их зов души и сердца. Это была не только удивительная, но и естественная по тем временам акция, истинного смысла которой до сих пор многие не хотят и не желают понять. Революционное советское кино делалось юношами, но для юношей тех лет такой выбор был вполне осознанным поступком уже зрелых людей, готовых отвечать за свои действия. Революционное время требовало к рулю молодых людей, готовых к созиданию нового искусства.

Как говорил Гессе, в его романе «Игра в бисер»: «Истина должна быть пережита, а не преподана. Готовься к битвам!» Эксперимент превращается в подлинное движение, если он способен превратить традицию в нужную общественную энергию. Личная судьба художника обретает особую ценность лишь тогда, когда существо ее развития тенденциозно совпадает с объективной логикой (пусть даже обгоняя ее) развития общества.

Кстати, можно еще сказать, что цитата из Гессе могла бы стать эпиграфом к «Рублеву». Ведь вся концепция характера Андрея выстраивается по схеме возвращения «на круги своя». Но это как бы непроизвольное возвращение к первоначальным принципам становится все же результатом пережитого и приобретенного опыта соприкосновения с воссоздаваемым на экране «свободным» течением жизни, тяжелым и удручающим. История жизни Рублева была для нас историей «преподанной» концепции, которая, сгорев в атмосфере живой действительности, восстает из пепла как совершенно новая, только что заново открытая истина.

Воспитываясь в Троице-Сергиевской лавре под крылом Сергия Радонежского, нетронутый жизнью Андрей усвоил основной принцип монастырской жизни: любовь, единство, братство. Когда царили междуусобные смуты и братоубийственные столкновения, Сергий Радонежский не без политической прозорливости призывал к объединению и централизации всех сил перед лицом татаро-монгольского ига ради возможности выжить и сохранить национальное и религиозное достоинство.