Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

В таком случае открытие «в области языка» становится открытием человека, обретшего дар речи. Эта правильная речь рождается для полноты выражения твоей образности, сходной с откровением. Для этого не подойдут уже кем-то изобретенные средства выражения. Они не выразят выстраданного человеком знания и навязчивого желания поделиться этим знанием с другими людьми. Однако новый язык или «правильная речь», открытые художником для своего выражения вчера сегодня становятся в массовом кинопроизводстве расхожим стереотипом.

Если ловкий ремесленник рассказывает о постороннем ему предмете на самом высоком уровне современного изложения, если он не глуп и наделен определенным вкусом, то он может на некоторое время ввести зрителя в заблуждение своим произведением. Но со временем подделка становится очевидной, обнаруживая отсутствие заключенного в ней личного опыта и собственного своеобразия видения. Ведь творчество не просто способ оформления объективно существующей информации, который требует некоторых профессиональных навыков. Нет! Хотя всякий человек имеет собственное видение действительности. Но для художника творчество является самой формой существования и способом выражения своей идеи об этом мире. И разве все-таки приложимо такое вялое слово, как поиск, к вечно требующему нечеловеческих усилий преодолению немоты!

Суркова. Пролог к фильму «Зеркало» почти прямо иллюстрирует последнее заявление режиссера. Включается телевизионный экран, и мы становимся зрителями документальной телевизионной передачи, рассказывающей об излечении юноши от заикания с помощью гипнотического внушения. Мы видим, как поначалу подросток ничего не может сказать: не может рассказать о себе, даже не в состоянии назвать своего имени, объяснить своего занятия – он неполноценен, так как нарушен его контакт с людьми. На наших глазах доктор погружает мальчика в гипноз, а затем требует, настойчиво требует от него, чтобы он собрал всю свою энергию, всю силу воли, чтобы заговорить. «Повторяйте, – требует доктор: – “Я могу говорить!” Только четко и ясно, четко и ясно. Если ты сейчас будешь говорить, ты будешь говорить всегда», – старается внушить доктор своему пациенту целительную жажду высвобождения. Очнувшись от гипноза, мальчик действительно произносит «четко и ясно»: «Я могу говорить!» На фоне этой одержанной над собою победы возникают титры «Зеркала»…

Отныне юноша будет говорить. Это значит, что он сможет назвать свое имя, рассказать о профессии, сообщить свой адрес. Но разве это все, что может, а главное, хочет сказать один человеку другому? Хочет! Но не всегда может, даже не обладая никакими дефектами речи, полноценно и выразительно рассказать о себе, не ограничиваясь простой информацией. Не даруется каждому из нас такая возможность с рождением. Способность сказать самому и понять другого вырабатывается в трудах и трениях нашей души с внешним миром всю жизнь.

Хочется обратить внимание на то, что Тарковский всегда предпосылает своим картинам что-то похожее на эпиграфы или прологи. Иногда эти прологи разрастаются на несколько частей, как, скажем, в «Солярисе», где пребывание Кельвина в отцовском доме есть не что иное, как завязка, запев, эмоциональный и смысловой камертон ко всей картине. В прологе «Андрея Рублева» мы видим полет мужика на воздушном шаре… заканчивающийся катастрофой. Но смерть мужика в трактовке автора особенно безобразна и противоестественна именно потому, что ей предшествовал полет, пускай короткий, мгновенный, уже заранее несущий в себе неотвратимость падения. В каждом фильме Тарковский восхищается этой способностью человека преодолевать себя и время – «смерть можно будет побороть усильем воскресенья», как писал поэт…

Должен ли человек для этого совершить нечеловеческое (или, по мнению Тарковского, «именно человеческое, специфически человеческое») усилие, чтобы потрясти зрителя беззащитной искренностью своего повествования, как это происходит в «Зеркале», или мобилизовать все свои силы для того, чтобы преодолеть земное притяжение, пролетев над Землей хоть мгновение, как это происходит в «Рублеве»? Так или иначе, но в фильмах Тарковского эти поступки уравновешиваются в неком нравственном смысле. Нравственной максимой Автор утверждает в своих фильмах вот эту решимость человека, образно говоря, «высказаться», преодолевая собственную немощь или физическую данность, тем самым реализуя себя в этом мире.

Конечно, сами фильмы гораздо шире, сложнее, многослойнее, прихотливее, нежели предпосылаемые им автором прологи, но нам важно заметить, тем более в период процветающего постмодернизма, что Тарковский воспринимает человека в целостном единении с внешним миром, наделяя его ответственностью за этот мир и свои поступки совсем в классических традициях гуманистического искусства…

Образ в кино