Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Для этого мне пришлось пересмотреть много тысяч метров пленки, прежде чем я натолкнулся на документальные кадры перехода через Сиваш, которые меня ошеломили. Раньше я не видел в военной хронике ничего подобного. Приходилось все больше сталкиваться с недоброкачественными инсценировками «военных будней». В этих съемках было слишком много запланированного и слишком мало подлинной правды. А если эта правда и мелькала, то в таких коротких кусках и отрывках, которые я не имел возможности объединить единым временным ощущением. Не чувствовал их общности. И вдруг я получил небывалый для хроники случай эпизода или события, развернутого в единстве места, времени и действия. Совершенно уникальный для меня материал. И до сих пор мне кажется почти невероятным, чтобы такое огромное количество метров пленки было тогда «израсходовано» на фиксацию одного-единственного объекта длительным его наблюдением. Не забуду того мгновения, когда перед мною на темном экране возникли точно из небытия люди, измученные нечеловеческой тяжестью военных будней. И сразу стало ясным, что этот эпизод не может не войти в фильм – как его сердце, центр и суть, – который становился чем-то большим, чем мой рассказ о матери и о себе!

Поразительной силы образ предстал тогда перед нами. В нем было что-то дантовское. Причем увиденные мною кадры говорили не только о тех страшных страданиях, которыми была куплена победа, но также о величии подвига. Эта хроника позволила нам заговорить в фильме о бессмертии, а стихи Арсения Тарковского помогли коммуницировать эту идею зрителю. Нас поразило эстетическое качество найденного нами документа и тот удивительный смысловой эффект, который благодаря ему достигался. Хроника была совершенно не похожа на жизнь. Она была образом подвига и цены этого подвига. Образом исторической победы, с лихвой оплаченной готовностью людей жертвовать собой.

Поразительно, что, разглядывая эту хронику в «Зеркале», зритель ни на минуту не забывал о том, что в этих кадрах запечатлены реальные люди. И даже возникал шанс кому-то, глядя на экран, узнать близких, может быть, пропавших без вести, погибших или вернувшихся. Все это сообщало хроникальному документу особое напряжение, вызывая у зрителей очень сложный комплекс тревожно-возвышенных переживаний, близких высоконравственному состоянию, далеко небезызвестному и небезразличному ни нам, ни зрителю. И меня так увлекало, что кусок запечатленного на пленку времени рождал тот художественный образ, который возникал из предельной конкретики. И оказывал необыкновенно глубокое воздействие, не будучи кем-то специально и умозрительно конструированным. Через некоторое время я узнал, что военный оператор, который снял и тем самым оставил нам этот эпизод, погиб в тот же день.

Да, такая хроника была найдена, но работа над «Зеркалом» шла очень трудно. Нам оставалось еще доснять всего 400 метров, 13 минут экранного времени, а фильм все еще не вырисовывался, как нечто цельное. Вроде бы уже были придуманы и сняты детские сны. А фильма все-таки еще не было. И возник он, собственно говоря, только тогда, когда мы решили задействовать в воспоминания мою сегодняшнюю Мать, уже совсем пожилую женщину и бабушку, имеющую нескольких внуков. Но не в качестве интервьюируемого и специально выделенного лица, а в качестве одного из персонажей фильма, занимающего небольшое, но весьма значительное место в контексте всего замысла. И уже окончательно фильм оформился в некую законченную структуру только тогда, когда нам пришло в голову ввести в ткань повествования еще и Жену, оставленную Автором, роль которой тоже была отдана той же Тереховой, уже исполнявшей роль молодой Матери.

Нам очень нравилось, как работает Терехова. И мы понимали, что такая большая актриса могла бы выдержать гораздо большую нагрузку, чем ей было уготована уже нашим сценарием. Мы сожалели, что у нее так мало сцен. Но явилась однажды новая идея перетасовать эпизоды прошлого Автора с его настоящим. А Терехова получила еще одну роль, жены автора.

Суркова. Андрей, я даже помню, как это случилось. Я как раз приехала к вам на натуру, Терехову гримировали, а вы подошли такой веселый и загадочный, сообщив ей заговорчески, что весь сценарий переделывается и ей дописывается вторая роль… Она как-то не сразу врубилась, о чем речь… А вы были счастливы – эврика!

Тарковский. Ну, да! Мы еще хотели тогда в новые эпизоды добавить всякие наши рассуждения о своих программных эстетических взглядах, но потом – Бог миловал – нам удалось растворить всякие мысли и идеи более или менее неприметно в целой ткани фильма.