Татьяна Тарханова

— Ищи ее отца! А не найдешь, отдавай в детдом. Тебе она внучка, а мне она кто? Никто! Думала за мать ей быть, а она вон какая!

— Никуда она не пойдет. Матери у нее нет, умерла, а отец неведомо где.

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Уходи! Только допрежь я тебе бока за твою дурь намну. Чтобы помнила: была замужем за Игнатом Тархановым.

Лизавета сразу утихла.

А Татьяна лежала ошарашенная, безмолвная, еще толком не осознавшая услышанное. Привычные представления о близких людях, все ее чувства к ним — все казалось разрушенным, и ей уже было неважно, что отец принял ее сторону и решительно защищает от нападения матери. Все было ничтожно перед неожиданно раскрывшейся тайной. Мать — чужая ей женщина. Не мать, а самозванка, присвоившая себе то, что ей никогда не принадлежало.

Не сразу до нее дошло, что Игнат — дед, отец отца, очень близкий ей человек. В сумятице мыслей и чувств не так-то легко было преодолеть всю эту неожиданно возникшую неразбериху родственных отношений. Только после этого она в состоянии была осмыслить нечто более важное: ведь у нее была и настоящая мать и настоящий отец. А теперь она одна. У нее нет ни матери, ни отца. Да, отца тоже нет. Где он? Если мать она жалела, мысленно оплакивала, то ее отношение к отцу было двойственно. То ей казалось — он бросил ее, не хочет знать, и тогда все ее существо охватывало возмущение и ненависть к этому неизвестному человеку. То, повинуясь чему-то доброму, она думала о том, что отец ее любит, но почему-то не может приехать. И тогда ее сердце смягчалось. Она представляла себе, как он ее найдет и возьмет к себе. И все-таки как тяжело сознавать свое одиночество. Ведь еще несколько минут назад такое простое и жалостливое слово «сирота» на ум не приходило. Она, Татьяна Тарханова, сирота! Она не заснула. Ее охватило забытье. И лицо застыло в каком-то страхе, словно где-то там, за окном, в близком утре ее полузакрытые глаза видели огромное надвигающееся горе.

Когда яркое июньское солнце разбудило Татьяну, то первое слово, которое она услыхала, было «война!» Спросонья она никак не могла понять — с кем война? Какая война? Наверное, это говорят про нее и Лизавету. Между ними война. А может быть, мальчишки затеяли какую-нибудь там войну? И вдруг услыхала воющий гул самолета. Затем в той стороне, где дымила ГЭС, раздался взрыв.

Игнат крикнул:

— Бомбят комбинат! — и выбежал на улицу.

Так, значит, настоящая война. И не от того, что упала бомба, а от сознания этой простой истины ей стало страшно.

Детство, казалось, осталось где-то в далекой тишине минувших лет, хотя ее отделяло от него одно лишь мгновение.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Татьяна никому не сказала о подслушанном ночном разговоре и по-прежнему называла Игната отцом, а Лизавету матерью. Но с того первого дня войны она жила лишь мыслью о неизвестном, родном ей человеке. Как найти его? Она даже не знает, как его зовут, почему он оставил ее. Кто ей расскажет о нем? Конечно, легче всего спросить обо всем у деда. Но это простое было самым трудным. Ее сердце заполнил другой человек, и она понимала, как тяжко будет деду Игнату узнать, что она уже не считает его своим отцом.

Он по-прежнему был ей дорог и близок. Особенно в те дни, когда после суток бессменной работы, усталый, еле волоча ноги, приходил домой и, сумрачный, садился за стол к горшку картошки.

— Опять наши отошли, — сокрушенно говорил он и тер слипающиеся от бессонницы покрасневшие глаза. — Псков отдали, Новгород...

Как-то он сказал Лизавете:

— Война, а ты дома сидишь. Пойдешь в мою бригаду смазчиком.

— А как же с огородом? — спросила Лизавета. — Картошка вся в земле, капуста не убрана.

— Как-нибудь втроем уберем. Не днем при солнце, так ночью с фонарем.

— С фонарем нельзя, — предупредила Татьяна. — Затемнение.

— А мы фонарь синькой выкрасим.

Теперь, когда Лизавета пошла в цех на комбинат, Татьяне часто приходилось до глубокой ночи быть одной в доме. После школы она убирала комнаты, копала картошку или срезала кочны капусты и с тех пор, как началась война, ни разу не играла в войну. Теперь она и ее сверстники были участниками настоящей войны. Они помогали рыть щели во дворах, выносили воду к дороге, когда по ней шли к фронту воинские части, и внимательно следили за светомаскировкой. Город Глинск оказался особым городом. Он не стал фронтовым, но он не был и тыловым. Линия фронта к осени проходила где-то километрах в восьмидесяти. Из Глинска эвакуировали на Урал оборудование комбината. Остались лишь механические цехи, где делали снаряды и минометы. В Глинске расположилось санитарное управление фронта, и это придавало городу особый отпечаток. Глинск был городом-госпиталем.