Татьяна Тарханова

Трудно сказать почему, но после бомбежек первых дней войны Глинск не знал налетов. То ли он не представлял для немцев большого значения, то ли они, рассчитывая на дальнейшее продвижение, берегли его для собственных тылов, так или иначе, а небо над городом давно не оглашалось воем фашистских самолетов. И какой-то шутник-солдат в госпитале пустил слух о том, что в Глинске живет теща Гитлера, потому его немцы и не бомбят. Этот слух расползся по городу, и некоторые старушки, принимая его за истинную правду, приглядывались друг к другу. Что поделаешь, война тоже шутит. И, случается, между боями дает солдату час-другой даже насладиться жизнью. Особенно когда он оказывается в таком городе, как Глинск.

Но зимой над Глинском неожиданно разразилась бомбовая гроза. Это был даже не налет. Фашистские «юнкерсы», не допущенные к Ленинграду, чтобы освободиться от опасного груза, в беспорядке сбросили бомбы над Глинском.

В этот день Татьяна возвращалась из школы как обычно, около двух часов дня. Шла не спеша, понимая, что торопиться ей некуда и незачем. Уроки готовить? Какие там уроки! Задают их мало, а спрашивают совсем не строго. Нет, чем сидеть одной до вечера и ничего не делать, лучше дольше побыть на улице. А может быть, пойти к кому-нибудь из девочек? И уроки вместе сделают, и погуляют. Можно успеть покататься с горы. Ведь еще не скоро стемнеет. Но прежде чем Татьяна решила, к кому из подружек ей пойти, в тишину зимней улицы ворвался протяжный вой воздушной тревоги. В Глинске к нему привыкли, за ним обычно не следовали налеты, и Татьяна продолжала свой путь. И вдруг она услышала прерывистый гул самолетов и взрыв, от которого качнулось небо, задрожала земля и где-то за Раздольем рванулось ввысь пламя. Налет, бомбят... Взрыв, еще взрыв... Татьяна бросилась к канаве. Скорей зарыться в снег. Нет, лучше спрятаться за забором... Вот за тем, что около магазина. Она металась из стороны в сторону, то падала на землю, то поднималась и снова куда-то бежала. Кто-то схватил ее за руку, и в следующую минуту она увидела себя в погребе, рядом с какой-то девочкой, чье лицо в полутьме трудно было разглядеть.

Когда бомбежка утихла, девочка сказала:

— Я все видела. Ты, Тарханова, как сумасшедшая бегала.

— А ты кто?

— Я Уля Ефремова.

— Ты из пятого «а»?

— Да.

— И тебе не страшно?

— Страшно, — призналась Уля. — Но бегать нельзя... Сразу убьют...

Они вышли из погреба, Татьяна спросила:

— Я очень боюсь, можно, я к тебе пойду?

— Пойдем... Ты ела?

— Спасибо, я не хочу...

— Когда поешь, не так страшно.

Уля Ефремова жила на другом краю Раздолья. Старше Татьяны на полтора года, она перед войной лишилась матери и в тринадцать лет была уже полновластной хозяйкой дома. Она топила печи, готовила для отца и брата Федора, даже распоряжалась их деньгами, которые они давали ей на общий семейный стол. Уля накормила Татьяну, а потом пошла ее провожать. Они шли держась за руки, как будто подружились давным-давно. И, наверное, оттого, что Татьяна чувствовала руку Ули, ей уже не было так страшно.

— Жалко, что ты из пятого «а», а я из пятого «б». Вместе уроки готовили бы...

После недавней бомбежки пахло дымом, гарью и болотом. Теперь было ясно, что сброшенные бомбы упали в поле за Раздольем — и если не считать выбитых стекол, они не причинили особого вреда.

— А как же теща Гитлера? — весело спросила Татьяна.

— Убита! — ответила Уля. — И больше не воскреснет...

У дома Татьяну встретили Игнат и Лизавета.

— Слава богу, жива...

— Хорошо, что Уля затащила меня в погреб.

— Все равно ничего бы с тобой не случилось, — сказала Уля. — Ведь бомбы упали в поле.

С этим трудно было спорить. И все же Татьяна считала, что Уля ее спасла. Ей хотелось чувствовать рядом с собой кого-то старше и опытней себя, чувствовать друга, который оберегал бы ее.

После бомбежки Тархановы заколотили дом и переехали жить на комбинат. Игнат работал по-прежнему бригадиром-ремонтником и, как старый солдат, был назначен еще помощником начальника противовоздушной обороны комбината. Они поселились в одном из бункеров старой котельной, переоборудованной и приспособленной под жилье.

Татьяна временно оставила школу, и ее жизнь оказалась подчиненной комбинатскому расписанию. В семь утра она вставала и шла вместе со взрослыми в столовую. Туда же она спешила к двум дня на обед и в восемь вечера к ужину. Она не работала и одна из первых занимала очередь в столовой для Лизаветы и Игната. На это преимущество вскоре обратили внимание их соседи по бункеру и стали поручать Татьяне занять очередь и для них. Она стала как бы управляющей очередью.

— Танюша, где я стою?

— За Иван Васильевичем.

— А я где?

— За Иван Петровичем...

— А где моя очередь?