Таврида: земной Элизий

Греческая колония ширила свои владения и даже близ Ялты затевала постройку какого-то города. Автор «Путешествия по Тавриде» Муравьёв-Апостол пишет: «Поднявшись на гору над мысом (Никитским), я бы проехал без всякого внимания одно любопытное место, если бы проводник не сказал мне, что тут будет город Софиополь. Пышное название. Впрочем, кто может предугадать судьбы его: и Карфаген так же начинался, с тою только разницею, что при заложении оного было более деятельности, нежели здесь, где бревен двадцать, праздно лежащие до сих пор, показывают одно только намерение соорудить сей город».

Но постепенно и вся «греческая колония» распалась.

Нельзя считать, что открытие южного берега произошло во времена Потёмкина; хотя начала и были положены, край оставался пустынным и диким.

Главная причина этой дикости была в бездорожии. В Алушту спускалась с Чатырдагского перевала дорога, по которой трудно было проехать телеге или коляске. Лучшая дорога соединяла Карасубазар с селением Ускут (меж Алуштой и Судаком). Лучшие земли южного берега обходились узкой береговой тропой, идущей от Алушты до Кикенеиза. Оттуда, от лименских скал, тропа поднималась наверх, к скалистым отрогам Яйлы. Про эту дорогу Павел Сумароков, один из первых русских путешественников на южном берегу, писал, что она «не шире полуаршина, так что ноги коня едва на ней помещаются. Споткнешься ли, закружится ли у тебя голова, потянет ли тебя лошадь сзади – и гроб тебе готов при чернеющемся дне». Хотя описание это и страдает преувеличениями, однако тропа по Шайтан-Мердвеню не принадлежит к удобным и безопасным, особенно в плохую погоду. Другой путешественник, Муравьёв-Апостол, писал о трудном объезде симеизских скал: «Выше всякого описания ужасен угол каменной горы, который объезжается у самого моря. Скала на скале заграждают путь, страшные их обломки висят над головой и на каждом шагу грозят страннику участью титанов». Пушкин в том же (1820) году, переправляясь с южного берега в Симферополь, шел по Шайтан-Мердвенской перевальной тропе, «держась за хвост лошади». Таковы были пути сообщения.

Меж тем, южный берег начинал оживать.

Дюк Ришелье в 1808 году построил дом в Гурзуфе[71], где получил прекрасную землю у самого берега моря. С любезностью французского аристократа он сделал эту легкую, изящную дачу местом увеселений, наподобие Трианона. Мария Антоновна Нарышкина, любовница царя, была его первой гостьей. Этого оказалось достаточно для петербургского «света»: южный берег начал входить в моду. Вслед за генерал-губернатором начал строиться и губернатор Тавриды. Бороздин строился в Кучук-Ламбате, и чиновники его канцелярии разместили свои скромные усадебки вокруг, в почтительном отдалении от барского дома. Затем барские имения стали возникать вкруг Алупки, и Воронцов завершил устройство вельможного южного берега. Но, хотя вельможный быт от Артека до Фороса составил некоторую эпоху в истории русского Крыма, не помещикам-пионерам принадлежит честь открытия южного берега.

Датой открытия следует считать 1812 год, когда скромный ученый ботаник и первые русские садоводы начали расчищать дикие заросли и каменный хаос Никитского мыса для государственного сада. В 1815 году Никитский сад уже мог соревноваться с лучшими садами мира.

Казалось бы, для учреждения казенного ботанического сада проще всего было продолжить парковые посадки потёмкинского времени. Но земли, отведенные для этих парков, переходили из рук в руки. Владелец был не один, а казна не считала нужным производить затраты на приобретение этих земель.

Так, для ботанического сада был отведен Никитский бурун[72] – земли дикие, скалистые, тяжелая глина, непролазный сорняк и лес.

Усадьбы Ришелье и Бороздина были расположены к востоку от Ялты, меж нею и Алуштой. Вот почему там и закладывался садоводческий центр, хотя было бы разумнее создать его в юго-западной части, наиболее защищенной от ветров.

Ланжерон, сменивший Ришелье, кажется, за всё время пребывания на посту генерал-губернатора Новороссии не побывал на берегах полуострова.

Назначенный на его место Воронцов, напротив того, имел особый интерес к полуострову, месту, так сказать, экзотическому, где мог он проявить свой талант устроителя и блеснуть своим богатством, наследованным от Потёмкина (через жену, внучатую племянницу светлейшего).

Не так уж много изменений произошло в Тавриде со времени комитета «О устроении», и когда Воронцов в мае 1823 года приступил к своим обязанностям генерал-губернатора Новороссии, перед ним были почти те же «предметы рассуждения». Но потому ли, что жизнь неотступно требовала дел, а не рассуждений, или потому, что по безмерному славолюбию своему Воронцов стремился увековечить себя монументальным созданием, теперь были намечены некоторые сдвиги. В их числе было окончательное открытие южного берега, достигнутое в кратчайшие сроки.