Таврида: земной Элизий

Стевен любил одинокие прогулки. Видели, как взбирался он по осыпям Демерджи и часами бродил по лесу, разглядывая листья, стебли, подкапывая корни маленькой острой лопаткой, которую всегда имел при себе.

Этот странный человек потребовал себе лошадей и проводников для путешествия на запад к Ялте и Севастополю, предупреждая, что станет подолгу задерживаться в пути и попутчиков иметь не хотел бы.

В то время горная тропа вдоль южного берега была извилиста и узка до того, что опытные лошадки едва по ней пробирались, а путники неизменно испытывали страх, путешествуя «через стремнины, ущелья и пропасти». Но Стевен сел на маленькую свою лошадку и пустился в путь с видом человека привычного и действительно во всю дорогу ни разу не выказал страху и даже удивления. Красота и разнообразие полуденного берега, может быть, и заставили трепетать сердце этого северянина, но прежде всего они убеждали его в полезности предпринятого путешествия.

Вначале лошади шли берегом так близко к воде, что, казалось, волны вот-вот достигнут путников. В глубине долины долго еще был виден Чатырдаг. Затем голые береговые утесы Кастеля загородили широкую перспективу. Здесь, близ Биюк-Ламбата, Стевен впервые увидел сложные сланцевые складки, которые свидетельствовали о движении моря. Лошади поднимались вверх и тут же спускались на дно пропастей, с трудом пробираясь среди каменного хаоса. Известняки и диориты громадными глыбами преграждали дорогу.

В расселинах скал торчали пучки серой узорчатой травы, подобной молочаю, белая резуха и камнеломка. Стебли трав этих были очень крепки. Стевен с удивлением видел, что узкие каменные долинки увлажнены родниковой водой, и там, где она протекает, буйно растут кустарники и деревца низкорослого дуба и бересклета. Стевен нашел здесь прекрасные образцы лютиков и осоки. Серый, весь в трещинах и бурых подпалинах, мыс Плака, выдвинутый в море, при объезде казался бесконечным.

Наконец перед глазами явились темный, склоненный к морю Аю-Даг и полукружие Партенитского залива. Сады и рощи водообильной открытой долины подходили к самому морю, и береговая тропа затенена была сенью тутовых деревьев и смоковниц. Красно-бурый утес, замыкающий Партенит с востока, напоминал подножие Парфенона, и было странно видеть этот утес ничем не увенчанным. Едва различимые сакли лепились по уступам. Перед ними не было ничего, кроме гранатовых кустов, которые позднее цветут таким алым цветом. Развалины византийской базилики заросли травами, среди которых Стевен нашел обыкновенный клеверок и душистые листья мяты.

За Партенитом тропа начала подниматься вверх, в обход Аю-Дага. Она погрузилась в чащу карликовых дубов, ясеней и кленов. Среди них было много очень старых деревьев с приземистыми стволами и густолиственной кроной. Кое-где в скалах росли сосны. Это были реликты со светлыми и мягкими иглами. Свидетели веков, деревья эти достойны были особого внимания.

Две причудливые глыбы, словно обработанные резцом средневекового мастера, торчали на поверхности моря, обозначая Гурзуф.

За перевалом прибрежных гурзуфских холмов начинался скалистый можжевеловый лес, перемежаемый терпентиновыми рощами. Старые можжевельники и кевовые, или терпентиновые, деревья насчитывали сотни лет жизни. Терпентинник с узловатым, разветвленным у комеля стволом рос могучими семьями, осененный весенней листвой.

Была пора буйного цветения, и на лужайках, под многовековыми стволами, у скал сияли маленькие солнцецветы, пестрели орхидеи, шалфей и звездчатый рагадиолус. Травы здесь были низки, и потому цветение их казалось особенно ярким, ковровым. Под копыта лошадей ложились легкие вьюнки и шаровидные головки клевера. Стевен обратил внимание на почву – тропа была краснокирпичного цвета: песчаник или глина?

За можжевеловым лесом начиналась роща, которая походила скорее на древний заглохший сад. Здесь попадались деревья в три обхвата: шелковичные и ореховые. Дикие буйные лозы виноградника вились вокруг гранатов и фиг и стелились по земле.

Всё кругом было дико и вместе с тем свидетельствовало о давней садовой культуре.

Стевен внимательно осмотрел прекрасные ее образцы. Он взял всё, что было нужно, в свой гербарий.

Спустившись, тропа пошла вдоль разрушенных изгородей, в тени громадных ореховых дерев и томящих сладким запахом своих цветов акаций. Всюду были следы разрушенного жилья. Одичавшие лозы обвивали руины. Там, где журчала выбивающаяся из-под земли вода, росли плакучие ивы. Среди руин были остатки храма или часовни. Немного выше, в пределах Айян, виднелась расписная стена другой византийской церкви.

Тропа, идущая далее на запад, огибала лесистый мыс ниже новеньких татарских домов, которые, оставив в тылу своем сады и руины, лепились над оврагом.

Ниже всё было дико, и каменные глыбы, тесня друг друга, спускались в глубокий овраг. Их покрывали уже знакомые Стевену цепкие породы дерев, оплетенные лианами плюща и ломоноса.

Еще ниже каменный и лесной хаос Никитского буруна подступал к морской глади, омывающей этот дикий темный берег.